Франческа Флорес - Алмазный город [litres]

Аина прикрыла голову капюшоном и зашагала по боковой улице. На ближайшем углу до ее слуха донесся гул голосов. Какие-то люди разговаривали между собой по-милански. Кое-что она поняла, но не все, и только надвинула капюшон пониже, чтоб скрыть свои черты и «опознавательные признаки» – кожу с медным отливом и угольно-черные волосы. Пусть никому не придет в голову заговорить с ней по-милански, а то сразу станет ясно, что она почти забыла этот язык. Граждане миланского происхождения составляли в Косине незначительное меньшинство, однако на этой улице и в нескольких кварталах вокруг они образовали тесную общину. Аину всегда охватывало здесь чуднóе ощущение, будто она тут своя и не своя одновременно.

Вскоре она остановилась возле дома в самом конце улицы. Нельзя сказать, что она никогда не забывала о его существовании, но… здесь ее готовы принять всегда, когда в этом есть нужда.

Свечи за окнами не горели. Видимо, вся семья уже спала. Аина полезла на крышу, чувствуя, как в горле встает ком. Именно здесь она отсиживалась когда-то – после того как вооруженные убийцы щедро начинили свинцом ее родителей. Она разглядывала поверхность крыши и представляла себе комнату, что находилась прямо у нее под ногами.

После гибели отца с матерью девочка пряталась здесь всю ночь и следующий день…

…Когда на Косин опустились сумерки, она проснулась и попробовала размять затекшие пальчики ног и рук. Губы у нее потрескались и почти слиплись на холодном воздухе. Горло болело после жутких рыданий прошлой ночи. Живот сводило от голода.

Может, все это случилось во сне, в страшном сне?

Город внизу, под ней, выглядел обыкновенно, так же как всегда. Улицы вокруг ничуть не изменились – все та же комбинация ржавчины и фанеры на фасадах, тянувшихся вниз, к реке, с южной стороны – и вверх, к центру, с противоположной. Большую часть Кучи уже накрывал темно-синий купол вечернего неба: солнце почти село, и последние красные лучи его растекались по линии горизонта на западе, словно крылья огромной птицы. В воздухе все еще стоял дымок, смешанный с ароматом риса и бобов, – в одном из соседних домов готовили еду. Где-то неподалеку бродячий музыкант играл на флейте, и мелодия эта смешивались с приглушенными голосами, доносившимися из-за тонких фасадов человеческих жилищ.

Казалось немыслимым, что вот произошло нечто настолько ужасное, что не выразить словами, а лик земли не изменился: все те же картины, запахи и звуки.

« Это был кошмарный сон », – решила девочка. Родители, наверное, ее уже ищут. У отца скоро поспеет обед…

Она подползла к краю крыши и соскользнула на землю, перепачкав грязью штанишки. Мама будет ругаться, но Аина так проголодалась, что ей сейчас все равно.

Дверь черного хода в их дом утопала во тьме. В это время суток родители обычно уже зажигали свечу. Ну, если, конечно, свечи не кончались – тогда приходилось ужинать снаружи, при свете Материнских лун.

Она только собралась войти, как в дальнем конце квартала взорвалась петарда. От неожиданности девочка подпрыгнула. На противоположном тротуаре залаяла собака. Где-то рядом хлопнула дверь. К таким звукам она давно привыкла, в них не было ничего необычного, и все же на сей раз они почему-то заставили ее сердце забиться сильнее.

Аина толкнула заднюю дверь.

– Мама! Папа!

Внутри дома царил мрак – она оставила вход чуть приоткрытым. Тонкая полоска света коснулась ее ступни и поползла по полу, как гусеница. Из глубины дома на девочку пахнуло невыносимым зловонием, как от тухлого мяса, только с тошнотворно-сладковатым привкусом – это зловоние так липло к ноздрям и одежде, что Аина сразу поняла: ей никогда не смыть его с себя. В желудке у нее все будто сжалось и вывернулось наружу, но все же она отважно переступила порог и крошечными шажками засеменила вперед. В доме роилось множество мух, и от их отвратительного, какого-то скулящего жужжания душа у нее ушла в пятки.

« Наверное, это все еще тот кошмарный сон ».

Тут девочку охватил страх. Если кошмар продолжается, то, наверное, тот человек с ружьем тоже не ушел.

Она снова позвала родителей и сделала еще несколько шагов. Никто не ответил.

Странное дело: зрение ее не привыкало к темноте, как ему полагалось бы. Наоборот, тьма разрасталась перед глазами и, казалось, вот-вот поглотит Аину. Мух становилось все больше, они буквально облепили ее лицо и одежду. Невыносимый запах тоже все густел.

Еще шаг. Лучик света из-за двери забежал вперед. Сонм жужжащих насекомых ринулся прямо в него – туда, где он выхватил из мрака абрис обмякшей руки.

Девочка застыла, не в силах ни дышать, ни двинуться с места. Осознание страшной реальности поразило ее как гром. Мама с папой – вот они, здесь. Но больше никогда не ответят на ее зов. Их поглотила тьма, и если Аина не бросится наутек сейчас же, поглотит и ее…

…Это была обыкновенная холодная крыша, ветхая и ненадежная – такая же, как все остальные на Куче. Но только она напоминала ей о тех временах, когда на свете жили люди, которые любили и защищали ее. О временах, когда ей не приходилось сражаться со всем миром в одиночку. Здесь Аина могла позволить себе предаться воспоминаниям о родителях, не чувствуя себя от этого слабачкой.

Их обоих сюда из Миль-Симаса привезли родные еще в ранней юности, причем папу – из Южного, а маму – из Северного. Культ Матерей был распространен не только в Шумеранде, но и в Марине, и в Миль-Симасе, так что оба они выросли, можно сказать, в лоне веры.

Теперь Аине трудно было представить себе место, где людям не приходится скрывать своих убеждений, а в то, что шумерандское отношение к вере было скорее исключением, чем правилом, как-то не верилось. Между тем поклонение Матерям запретили только Шумеранд и Северный Миль-Симас. Перед войной многие пытались эмигрировать в Марин и Южный Миль-Симас, но переезд стоил дорого, а Алмазная гвардия хватала и расстреливала беженцев повсюду, где успевала. Родители Аины подумывали о побеге, но средств у них не было совершенно, и вдобавок они не хотели подвергать риску дочь, поэтому так и остались в Шумеранде, не изменив, впрочем, религии предков, даже когда разразилась война.

Потрескавшаяся плитка тротуара перед домом по-прежнему прорастала, в основном сорняками, но кое-где пробивались и красивые желтые цветы. Мама часто говорила, что они – точно из самых ранних воспоминаний ее детства. Возле их дома, на холмах Миль-Симаса росло множество цветов.

– Всех расцветок, доступных воображению, – добавляла она и обещала, что непременно когда-нибудь свозит Аину на них посмотреть.

Этими желтыми цветами мама любила украшать и собственную короткую стрижку, и дочкины косы. При этом она всегда читала ей стихи и пела колыбельные по-милански. В отсутствие собеседников познания Аины в этом языке заметно потускнели – теперь девушка с трудом могла вспомнить лишь отдельные слова из маминых песенок.