Джеймс Блиш - Поверхностное натяжение [сборник litres]

В Штатах же акцент считался лишь частью регионального колорита, и об образованности человека судили не по его интонациям, а по грамматическим навыкам, богатству лексикона и знаниям. Откровенно говоря, Мартелса поначалу беспокоили условия, в которых проживали негры, мексиканцы и бедняки, но, поскольку он не принадлежал ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим, чувство беспокойства его вскоре отпустило.

Что же до политической активности, то политика была не для него. Только подумай он поднять где-нибудь плакат – неважно, с какими словами, – тут же потеряет и паспорт, и право на проживание в стране.

С деньгами дело обстояло примерно так же. Хотя денег здесь было не в пример больше, чем в Англии, в таких местах, как Нью-Йорк, они утекали у тебя быстрее, чем ты их зарабатывал. Но Мартелс жил не в Нью-Йорке. Недолго и умеренно эффектно почитав лекции по радиоастрономии в университете Джорделл Бэнкс, Мартелс был принят директором в соответствующий его научным интересам исследовательский отдел молодого, но энергично растущего университете на Среднем Западе, где денег было побольше, а негров и мексиканцев – поменьше. Конечно, выбросить из головы их горести и бедствия Мартелс просто так не мог, но поскольку перед глазами этот народ не крутился, то и совесть его могла отдохнуть. Правда, с возможностью полетать на планере, что Мартелс частенько и с охотой делал в Англии, в Чилтерн-Хиллз, здесь было похуже, если вообще хоть как-то было, но нельзя же хотеть всего и сразу!

Был здесь еще один соблазн, главный. Университет только что закончил сооружение радиотелескопа принципиально новой конструкции, представлявшей собой набор дипольных антенн в форме управляемой тарелки площадью в квадратную милю, и устроена она была в естественной ледниковой выемке. По сравнению с новым телескопом все его предшественники казались такими же примитивными созданиями, как и оптический прибор, идею которого Галилей стащил у Иоанна Липперсгея.

Конструкция эта позволяла пользоваться тарелкой, меньшей по размеру, чем та, что стояла в Джорделл Бэнкс, но требовала установки облучателя почти такого же массивного, как тот, что торчит на шестидесятипятидюймовом оптическом рефлекторе. Чтобы управлять этой штуковиной, нужна была сумасшедшая энергия, зато – по крайней мере, теоретически, – с ее помощью можно было забраться в самые отдаленные глубины вселенной и считывать радиоданные о температурных режимах, близких к колебаниям температуры на затылке самого Мартелса.

Поначалу Мартелс был обрадован появлением в своей жизни этого телескопа – как любящий отец, купивший единственному сыну новую электрическую железную дорогу. Только представьте себе, какие события, происходящие в далеких уголках вселенной, могли бы быть зафиксированы с помощью этого чуда! Проблема с радиотелескопом была лишь одна: единственное, что он пока принимал, был сигнал местной радиостанции, с утра до ночи крутившей рок.

Нет, с теорией все было в порядке – в этом Мартелс был убежден. Конструкция телескопа была идеальной. В полном порядке была и электросхема – он проверял ее регулярно и тщательно. Возможно, ошибку допустили при сборке волноводов, и эта ошибка искажала либо поле приема, либо передачу сигнала.

В пользу краснокирпичных английских университетов можно было сказать по крайней мере одну вещь: они не способствовали развитию навыков во владении греческим или английским, но физиков-теоретиков без приличных инженерных знаний из своих стен они не выпускали. Разогрев и настроив усилитель, Мартелс повернул его ручку до упора (установки, которые легко могли бы перенести кампус университета в самое сердце сфероидальной галактики Большой ковш № 2, галактического кластера, находящегося от Земли на расстоянии полумиллиарда световых лет), по алюминиевой решетке управляемой параболической антенны добрался до волновода и принялся на него карабкаться, держа в руке не помещавшийся в кармане детектор силы поля.

Забравшись наверх, Мартелс сел отдохнуть, свесив ноги и заглядывая в трубу волновода. Задача состояла в том, чтобы по спирали спуститься вниз, через равные расстояния выкрикивая показания интенсивности поля для техников, которые стояли внизу.

Краснокирпичным университетам делает честь то обстоятельство, что из их аудиторий выходят в свет отличные инженеры. Но вот навыков промышленного альпинизма своим выпускникам они, увы, не прививают. На голове у Мартелса не было даже банального защитного шлема. Поставив ногу, обутую в кроссовку, на казавшийся надежным угол соединения двух консолей, он поскользнулся и головой вниз полетел в трубу.

Мартелс не успел ни вскрикнуть, ни услышать донесшиеся снизу встревоженные голоса техников, поскольку потерял сознание еще до того, как ударился об пол.

Но, в общем-то, об пол он так и не ударился.

То, что произошло с Джоном Мартелсом, можно было бы объяснить ясно и четко, но для этого необходимо дать несколько страниц на метаязыке, изобретенном доктором Тором Вальдом, шведским специалистом по теоретической физике, который, к сожалению, должен был родиться только после 2060 года. Здесь же достаточно сказать следующее: благодаря корявым рукам одного из сварщиков, монтировавших университетский радиотелескоп, тот действительно обрел беспрецедентные технические характеристики, хотя совсем не те, на которые рассчитывали его проектировщики. О том, что у них получится, они даже и подумать не могли.

– Окажи честь, уделив мне малую часть твоего внимания, бессмертный Квант!

Вынырнув из полной темноты, Мартелс попытался открыть глаза и понял, что не в состоянии это сделать. Тем не менее через мгновение до него дошло, что он может видеть. Но то, что ему открылось, было настолько странно, что он вновь попытался закрыть глаза, но делать этого не смог. Похоже, он был парализован – невозможно было даже сдвинуть поле обзора.

А что, если он сломал себе шею? Но, если так, это вряд ли повлияло бы на работу глазных мышц или век. Или все-таки повлияло бы?

Кроме того, он был явно не в больничной палате. Тут ошибки быть не могло. То, что он видел, напоминало большой, плохо отремонтированный зал. Откуда-то сверху пробивался солнечный свет, но не без труда, отчего помещение было погружено в неясную дымку.

Местечко было какое-то затхлое, хотя запаха Мартелс пока не чувствовал. Способности слышать он не потерял, чему свидетельством были услышанный им голос и слабое эхо, донесшиеся до него со всех сторон. Он попытался открыть рот, но безрезультатно.

Приходилось довольствоваться теми фактами, которые донесли до него его слух и зрение, и что-то выяснять на их основе. На чем это он сидит? Или лежит? Теплое это место или холодное? Увы, тактильные ощущения Мартелса тоже покинули. По крайней мере, боли он не чувствовал, хотя это могло означать, что и болевые ощущения, как таковые, у него исчезли. Находился ли он под действием лекарств? Или, может быть, ему сделали операцию? Догадаться ни о том, ни о другом было нельзя. Не чувствовал он также ни голода, ни жажды – весьма двусмысленные ощущения.