Олег Нестеренко - Рыцарь и ведьма [litres]

– И ты так вовремя подоспел.

– Прости, что долго. Я шел на сигнал маячка в твоем эвелине. Он привел меня в город Фразелур. Там оказалось, что твои доспехи по частям растащили местные, а тебя уже увезли. Пришлось применить технику экспресс-допроса со сплошной выборкой подозреваемых. В итоге мне рассказали, что тебя везут в Абрикэдвиг. Что там тебя собираются оставить якобы до суда – а на самом деле на растерзание дракону. Я как раз успел домчать сюда, взобраться на крышу и…

– Ладно, ясно! – перебила его София.

Если ему легче жить с этой историей, она его разубеждать не станет. Хотя куда проще было другое объяснение. Это она его наколдовала. Потому он и появился вовремя в самом нужном месте. И столь эффектно. Девушка даже подумала, не рассказать ли Джуду о своих магических достижениях. Но он еще решит, что она стала ведьмой. А это не так.

– София, что? – Он заметил ее странный взгляд.

– Э… ничего особенного. – Она беспечно тряхнула головой. – Просто вспомнила. Там, в церкви, был человек… Он нацепил мой эвелин и вдруг стал задыхаться. Он бы погиб, если бы я его не освободила.

– Да, я не стал тебе говорить… Это сработала система распознавания сословий. Простолюдин не должен носить латы. Не думал, что тебе это нужно знать.

– Ну, в целом ты хорошо меня научил! Жалко, ты не видел, как я зарядила инспектору ниже пояса.

Они вышли на крыльцо. Солнце проваливалось между домами в клубы алой дымки. В мертвом драконьем глазу отражалось фиолетовое небо. Пахло осенью. Поежившись, девушка прильнула к рыцарю.

– И что теперь?

– Сейчас я подгоню машину. Бензина маловато. Боюсь, что придется дозаправить кровью дракона.

– Джуд, я не думаю, что смогу еще раз в случае чего…

– Нет-нет, мы аккуратно. Я и сам больше не потяну. Наполним бак, сделаем остановку у церкви. Там дракон хранил свои сокровища. Нам понадобится много золота, потому что так просто нас через границу не пропустят.

– Ты как будто предлагаешь что-то незаконное…

– Мы же не можем остаться в Анерленго.

– Определенно нет. Я видела чуму, Джуд. Видела жемчужную болезнь. Заболевшие уже не похожи на людей.

– Им уже не помочь. – Он легонько стиснул ее ладонь. – А мы с тобой еще можем остаться людьми. Ну как? Можно ради такого нарушить закон?

17 октября. Поздний вечер. А может, уже и ночь. И тогда сейчас не 17-е, а 18-е. И на сон им остается всего ничего. София тянется к крану, но так и не решается его закрутить. Еще немного побыть под туго бьющим почти что кипятком. Сперва она сводила с поверхности тела то существо – серое, изнуренное, в царапинах и опаленных космах – которое увидела напоследок в зеркале. Потом, когда последние нечистоты скитаний исчезли в бурлящем отверстии у нее под ногами, девушка еще долго-долго стояла, потом сидела, обхватив руками колени, едва не задремывая, под упоительно горячей водой, чувствуя всею благодарной наготой, как жизнетворная стихия размягчает ее заиндевевшие мышцы и мысли.

– София, у тебя все нормально? – Джуд стучит в дверь.

Все-таки пора выходить. Да, теперь у нее все хорошо. От благоухающей мокрой макушки до сморщенных пальчиков ног. В зеркале больше нет серой нечисти; в запотевшем стекле – лишь туманные колебания розовых эманаций. Будущее не определено. Липкая смерть отступила.

Она выходит из своего парника в сухую и непрогретую реальность Джудовой квартиры.

– Чистая одежда – во втором ящике сверху. – Рыцарь провожает ее, запеленатую в полотенце, до гардеробной.

Пока девушка подбирает себе облачение, он проходится шваброй по ее мокрому следу. А то налила воды, как мстящая утопленница. Господи, ну и сравнение. Как дальше-то жить с такой профдеформацией.

Потом появляется София – и весь цинизм его ремесла отлетает прочь в присутствии чуда. Так фантомы и химеры сна рассеиваются от петушиного или детского крика, от возбуждающих запахов приготовленной пищи, от утренних объятий и поцелуев любимой. Она стоит перед ним, босая, скрестив стройные голые ноги: упругие голени физкультурной отличницы, ладные коленки, бледное родимое пятно на внутренней стороне левого бедра, – в его собственной неглаженной рубашке, которая ей в основном велика, кроме как в груди, обрисованной под тонким хлопком. Темная медь остриженных волос едва касается плеч.

София, сделав вид, что не заметила тягучего взгляда, обходит непривычное пристанище. Джуд успел немного прибраться, чтобы угодить гостье. Даже отправил заплесневелые тарелки в новомодный «Портативный посудомоечный аппарат Кюнрига», который рекламировали все лето. «Современная женщина, как и в прежние времена, нуждается в спасении. Но не от драконов и чародеев, а от полчищ грязных тарелок. Защити свою женщину от кухонных хлопот с аппаратом Кюнрига!»

София отщипывает дымящийся лоскут от телячьего бока, который они в голодном угаре заказали вместе с салатом, каштановым пюре и вином. И продолжает обход.

Книги на полках сплошь по рыцарской тематике. Кодексы. Бестиарии. Хроники. Каталоги оружия. Все тома расставлены в строгом тематическом порядке. В гостиной София находит еще одно имущество, отмеченное любовью Джуда: музыкальные пластинки. Целый отдельный стеллаж.

– София, оговоримся сразу. Не надо трогать это руками, если у тебя в них еда.

– Эта рука чистая! – Девушка предъявляет левую ладонь, одновременно облизывая пальцы правой. – А теперь и эта тоже!

Джуд прищуривается и вручает ей бокал вина.

Они чокаются.

– Между прочим, я на первом курсе играла в студенческой группе. Спекулировали на народном материале. Мы даже по радио выступали. Ты, может быть, слышал?

Не слышал? А название у нас было в духе восемнадцатилетних…

– «Рано отнятые от груди»! – подхватывает Джуд и, порывшись в нижнем ряду, достает пластинку «Баллады земли лэйской». – Так это ты поешь! Поверить не могу, что у меня все это время была пластинка с твоей песней.

– А я не могу поверить, что ты такое слушаешь!

– Какое такое?

– Ну, такое. Жалостливое. Народное. Про девушку, которую выдают замуж не по любви.

– Вообще-то это переложение эльфийской баллады. Плач царицы Хлегваники, которая просит у дракона или избавления от человеческого ига, или смерти. У нас в Академии был факультатив по эльфийской культуре. Почему, думаешь, она говорит: «Я чужая средь рода людского»?