Фриц Лейбер - Шпаги дьявольщины [иллюстрации Сергея Пояркова]

Клелг Нар был местом, где дома враждовали друг с другом, в то время как полукругом на востоке каждую ночь горели лагерные огни минголов. К своему ужасу Фафхрд узнал, что в течение нескольких недель в клелгнарской гавани не было ни одного корабля, половину периметра гавани занимали мингольские. Они не поджигали города, потому что дерево было большим богатством для худых обитателей безлесных степей. В самом деле, их рабы разбирали дома так же быстро, как завоеватели их завоевывали, и драгоценные планки и изящная резьба постоянно вывозились на восток или более часто тянулись на повозках.

Так что, несмотря на молву, что на юге находилась ветвь мингольской орды, Фафхрд отправился в этом направлении на своей лошади со злобным нравом, укрощенной кнутом и кусочками меда. Сейчас, с дымившимся над морской дорогой небом, казалось, что минголы не пощадили Сархенмар от огня, как это они сделали с Клелг Наром.

Также подтверждением того, что минголы взяли Сархенмар, был вид беженцев с дикими глазами, отчаявшихся, в лохмотьях, пыльных, которые начали заполнять дорогу в своем бегстве на север, заставляя Фафхрда обходить снова и снова поверху склона холма, чтобы спасти их от новых варварских копыт. Он расспросил нескольких беженцев. Но они были немногословны от страха, бормоча так же дико, как будто он появился у них из какого-то кошмара. Фафхрд кивнул себе — он сказал, какая склонность к жестокости была у минголов.

Но затем беспорядочная орда мингольской конницы проскакала мимо него в том же самом направлении, что и бывшие сархенмарцы. Их лошади были в пене, а худые морды искажены от страха. Они, казалось, были здесь не из-за Фафхрда, позволив ему только подумать, что они нападут на него, казалось, не из-за злобы, а из-за боязни того, что они нагнали на своем пути таких беженцев.

Лицо Фафхрда посуровело и нахмурилось, когда он пустил лошадь галопом против потока, думая о том, что за ужас должен был так напугать минголов и сархенмарцев.

Черные крысы появились в Ланкмаре днем — не украдкой, визжа и пища, а только показались. Они выглядывали из труб и заново прогрызенных нор, сидели в оконных прорезях, притаились в закрытых помещениях так же тихо и с такими же уверенными глазами, как и кошки, и так же часто пропорционально в будуарах знати, как и в домашних клетках бедноты.

Как только их замечали, раздавался вздох изумления и тонкий визг, спешащие звуки шагов и броски черными котелками, браслетами, ножами, шахматными фигурками или любым другим предметом, какой можно было кинуть. Но часто бывало время до того, как крысы были замечены, такими спокойными и домашними они казались.

Некоторые спокойно трусили рысцой между лодыжек и качающимися ногами толпы по покрытым кафелем или вымощенным булыжником улицам, похожие на обласканных карликовых собачек, вызывая у людей резкие повороты, когда они узнавали.

Пять штук сидели, похожие на черные, яркоглазые бутылки, на верхней полке в магазине богатейшего бакалейщика Ланкмара до тех пор, пока они не высмотрели все, что им было нужно, и истерично забросанные глыбами корней специй, тяжелыми храспскими орехами и даже банками с икрой, они неторопливо прошли в крысиную нору, которой днем раньше не было в стене за полкой. Среди черных мраморных скульптур, обрамлявших стены храма Зверей, одна-другая дюжина поставила в тупик двуногих, похожая на резьбу до высшей точки ритуала, при которой они испустили писк и начали медленно, уверенно пробираться через ниши. Позади слепого попрошайки Нарха молча свернулись три крысы, ошибившись в его грязном мешке, до тех пор, пока вор не попытался его украсть.

Другой случай произошел с драгоценной подушкой ручной черной мартышкой Екатерины, племянницы повелителя и самой страстной пожирательницы любовников, когда она вытянула свою полную руку, чтобы ударить животное, ее пальцы с позолоченными ногтями дотронулись не до бархатного меха, а до короткого и колючего.

Во время приливов и вспышек ужасной Черной Болезни крысы иногда захватывали улицы и дома Ланкмара, но затем они убегали и скрывались или расползались в норы, никогда больше не появляясь с их присущей им дерзкой осторожностью.

Их поведение заставляло народ, рассказчиков и толстобородых, косоглазых ученых вспомнить полные страха басни о том, что существует город — населенный крысами размером с человека, на том самом месте, где три века находился императорский Ланкмар, что у крыс был свой собственный язык и правительство, и это была единственная империя с границами неизвестного мира, сосуществуя с человеческими городами, но более объединенная, и что под плотно соединенными камнями мостовой Ланкмара далеко внизу, под их привычными норами и ниже, чем докапывались люди, существовала мышиная метрополия с низкими потолками, с улицами и домами, все это тускло освещено, как и хранилища, заполненные украденным зерном.

Сейчас, казалось, будто бы крысы владели не только легендарным подземным городом — крысиным Ланкмаром — но и также Ланкмаром на поверхности, так свободно они стояли, сидели и передвигались.

Моряки со «Скуинда», готовые внушать страх друзьям по таверне и много выпившие, своими рассказами об ужасной крысиной атаке на их корабле, обнаружили, что Ланкмар интересуется только собственной крысиной Чумой. Они испытали огорчение и страх. Некоторые из них возвратились на «Скуинд» как в убежище, где была обновлена световая защита Звездного человека и беспокойно по корме расхаживали Слинур и черный котенок.

Глипкерио Кистомаркес приказал зажечь тонкие свечи, пока свет заходившего солнца все еще играл в его величественной банкетной морской зале. Все же, похожий на стручок, монарх казался очень веселым, когда с множеством хихиканий и визгливого смеха он уверял своих тупых, нервных членов совета, что они обладают секретным оружием, которое уничтожит крыс в кульминационный момент их наглого вторжения и что Ланкмар будет освобожден от них еще до следующего полнолуния. Он осмеял своего с морщинистым лицом капитан-генерала Олегния Мингольское Несчастье, который хотел созвать свои войска из других городов, чтобы бороться с захватчиками в меху. Он, казалось, был не в себе из-за своей непонятной скороговорки, которая доносилась из-за драпировки с ярким узором всякий раз, когда затишье в разговоре и звон столовых приборов позволял услышать ее, или из-за маленькой горбатой четвероногой тени, отбрасываемой светом свечей.

Когда длинный обед проходил своим обычным порядком, он, казалось, становился все более веселым и беззаботным — и что-то шептало в их компаньонские уши. Но дважды вздрогнула его правая рука, когда он поднимал свой бокал с вином с высокой нежностью, в то время как под столом его покрытые потом пальцы левой руки беспрерывно дрожали. Он вытянул свои длинные худые ноги и зацепил каблуки своих позолоченных ботинок за серебряное кольцо своего кресла, чтобы не Ставить на пол свои ноги.