Фриц Лейбер - Шпаги дьявольщины [иллюстрации Сергея Пояркова]

Мрачно нахмурившись, Хисвин сказал Хисвет:

— Я все еще должен убить тебя.

— О, дорогой папа, ты не понял всего, что случилось — дрожащим голосом сказала Хисвет — Серый Мышатник направил на меня острие шпаги. Это было насилие. С оружием под покрывалом он заставил меня сказать эти ужасные вещи тебе. Ты видел, что я сделала все, чтобы убить его в конце концов.

— Фу!

Хисвин плюнул, отвернувшись наполовину в сторону.

— Она — единственная, кого нужно убить — заявил Сквии.

Он указал на Фрике.

— Она позволила шпиону убежать.

— Очень верно, о, могущественный член Совета — согласилась Фрике — Иначе он убил бы половину из вас, а ваши мозги очень нужны, в самом деле необходимы — не правда ли? — чтобы руководить сегодня ночью главным штурмом Верхнего Ланкмара?

Она протянула свою кровоточащую ладонь к Хисвет и быстро сказала: — Дважды дорогая хозяйка.

— Так ты должна быть награждена — сказала Хисвет.

Она важно сжала свои губы.

— Но за то, что ты позволила шпиону убежать и не предотвратила насилия, ты будешь завтра исхлестана до тех пор, пока не сможешь кричать!

— К удовольствию миледи, завтра — ответила Фрике.

К ней возвратился веселый тон.

— Но сегодня ночью нужно работать. Во дворце Глипкерио в Голубом Аудиенц-Зале. Работа есть для каждого из трех, и для вас, милорд — добавила она почтительно, повернувшись к Хисвину.

— Это верно — внезапно сказал Хисвин.

Он нахмурился, ходя взад-вперед между своей дочерью и ее служанкой. После трех раз он пожал плечами и сказал:

— Пошли.

— Как ты можешь им верить? — спросил Сквии.

— Я должен — сказал Хисвин — Они нужны, если я хочу должным образом контролировать Глипкерио. Между тем, твое место — рядом с креслом председателя, за столом Совета. Сисс будет в нем нуждаться. Идите! — повторил он двум девушкам.

Фрике нажала на медальоны. Поднялась вторая картина. Все трое стали подниматься,

Сквии остался в спальне один, покачал от яростных мыслей головой, автоматически перешагнул через труп гиганта и обошел вокруг все еще дергавшегося скорпиона. Он наконец остановился у красивого стола со стоявшими на нем черными и белыми бутылочками с размероизменяющим зельем. Он подошел к столику, похожий на лунатика или того, кто идет по воде. Поиграл с бутылочками так и этак, катая их, затем вслух сказал себе:

— О, почему тот, кто может быть мудрым, командовать огромным войском, непрерывно борется и добывает драгоценные сокровища, все же может быть так низок, как серебряная решетка, и слеп, как разрезанный червь. Мы, крысы, смирились с нашими малыми размерами, загипнотизировались нашей карликовостью и нашей неспособностью вырваться из наших узких туннелей-тюрем, чтобы выпрыгнуть из малой, но смертельной норы — тюрьмы, чьи стены заставляют нас нюхать только рубленую кучу или узкий похоронный склеп.

Он поднял свои голубовато-ледяные глаза и холодно посмотрел на свое, в серебряной шерсти отражение в серебряном зеркале.

— За всю твою славу, Сквии — сказал он сам себе — Ты мало думал за свою крысиную жизнь. На этот раз, Сквии, думай больше!

С этим горячим пожеланием он схватил одну из белых бутылочек и положил ее в кошелек, смел все белые бутылочки в свой кошелек, опять помедлил, затем, пожав плечами и сардонически усмехнувшись, сгреб черные пузырьки и поспешно вышел из комнаты.

За его спиной на фиолетовом ковре скорпион все еще слабо вибрировал своими ногами.

Фафхрд быстро поднимался под лунным светом на высокую Болотную Стену Ланкмара, к основанию которой Шеебла привез его на расстояние хорошего выстрела из лука от Болотных Ворот.

— В воротах ты сможешь встретить своих преследователей — сказал Шеебла.

Фафхрд в этом сомневался. Правда, черные всадники двигались со скоростью штормового ветра, но хижина Шееблы пересекла заросли морской травы, как приземный маленький ураган. И все же у него не было доказательств, что он опередил их. Колдуны превосходили всех других, кроме завывания продавцов. То ли они сбивали вас с ног словами, как Нингаубле, то ли вертели вами, как хотели, с помощью многозначительного молчания, как Шеебла.

Поскольку болотный чародей иначе поддерживал себе шаткое спокойствие во время всего потрясающего, с килевой качкой, с резкими остановками путешествия, желудок Фафхрда чувствовал тошноту.

Но более, чем всем другим — и все более и более — он был удивлен темнотой и тишиной, которыми окутался город. Где был шум битвы? Где были огни? Или же Ланкмар был уже захвачен, что вопреки оптимизму Нингаубле казалось наиболее похожим, но где были крики пытаемых, пронзительные крики насилуемых и ликующий звон и крики победителей?

Он добрался до вершины стены, внезапно подтянулся и прыгнул через широкую амбразуру вниз на широкий парапет, готовый выхватить Серый Прутик и свой топор, но парапет был пуст так далеко, как он мог видеть в обоих направлениях.

Стенная Улица была темной и пустой так далеко, как он мог видеть. На Денежной Улице, тянувшейся на запад и затопленной лунным светом, виднелись едва различимые фигурки. Сейчас молчание было еще более заметным, чем во время подъема. Оно, казалось, заполнило большой, обнесенный стеной город, как вода, заполнившая чашку до самых краев.

У Фафхрда появилось чувство привидения. Ушли ли завоеватели из Ланкмара, вывезя все сокровища и всех жителей из города на каком-то невообразимо большом флоте или караване? Заперли ли они своих замолчавших жертв и себя в безмолвных домах для какого-то обряда массовых пыток в темноте? Поглотила ли земля победителей и побежденных и потом опять закрылась? Была ли это дьявольская, нечеловеческая армия, которая осадила и поглотила жителей города? Или не был ли весь рассказ Нингаубле городской сплетней?

Все это все же до конца не объяснило призрачную пустоту города. Была ли здесь жаркая битва, в этот самый момент происходившая у него на глазах, а он из-за какого-нибудь колдовства Нингаубле или Шееблы не может видеть, слышать или даже-чувствовать этого до тех пор, возможно, пока он не заполнит воздух звоном колоколов, про которые ему упоминал Нингаубле?

Ему все еще не нравилась мысль о его миссии с колоколами. Его воображение рисовало богов из Ланкмара, отдыхающих своими мумиями на покрывалах и обернутых вокруг черных тогах, об их ярких глазах, смотрящих между смоляно-наполненных бинтов, и об их смертельных черных жезлах, ожидающих зова из города, который их забыл, но все же боялся, и который они, искренне ненавидя, охраняли. И все же звон колокола должен был быть.

Он заторопился по ближайшей каменной лестнице вниз, переступая через две ступеньки, и пошел на запад по Денежной Улице, которая тянулась параллельно Ремесленной на протяжении квартала.