Фриц Лейбер - Шпаги дьявольщины [иллюстрации Сергея Пояркова]

Когда Фафхрд начал свой подъем, Улица Богов была пуста, хотя из открытых дверей ее пышных храмов Богов в Ланкмаре струился желтый свет и доносился печальный звук многих ектений, перемешанных с более резкими акцентами экспортных молитв и просьб.

Но сейчас улица заполнилась людьми с побледневшими лицами, в то время как другие все еще выбегали с криками из дверей. Фафхрд все еще не мог увидеть, от чего они бежали, и все больше он думал об армии невидимок. В конце концов он мог представить только вампиров с невидимыми костями, но затем он заметил, что большинство вопивших и бежавших смотрели себе под ноги и на мостовую. Он вспомнил жуткий звук шагов, который сопровождал его бег по Серебряной Улице. Он вспомнил, что Нингаубле упоминал об огромном числе и скрытом источнике армии, осадившей Ланкмар. Он вспомнил, что «Клейм» был потоплен, а «Скуинд» захвачен, главным образом, одними крысами.

В нем мгновенно возникло дикое подозрение.

Между тем некоторые беженцы из храмов встали на колени перед сооружением, на котором он стоял, бились головой о булыжники мостовой и нижние ступеньки и издавали неисчислимые просьбы о помощи.

Как обычно, Ланкмар обращался к своим страшным, таинственным богам только в моменты ужаснейшей необходимости, когда все другое не приносило успеха. В это время несколько смельчаков прямо под Фафхрдом забрались в темный портик, ударили и потянули в стороны старинные створки дверей.

Затем раздался громкий скрип, стон и звук чего-то разорванного. На миг Фафхрд подумал, что те под ним что-то сломали и вошли внутрь. Но затем он увидел их, бежавших обратно вниз по ступенькам с выражением страха и повергающих себя на землю, как и другие.

Огромные двери открылись на расстояние между ними с толщину человека, затем через эту узкую щель из храма вышла процессия, освещенная факелами, состоявшая из маленьких фигурок, которые прошли и выстроились в ряд вдоль переднего края портика.

Они были примерно вдвое больше обыкновенных крыс, шли прямо и были одеты в черные тоги. Четверо из них несли факелы, горящие ярким, бело-голубым светом. Каждый из остальных нес нечто, что Фафхрд, взглянув вниз своими орлиными глазами, не мог хорошо рассмотреть — маленькие черные жезлы! Среди них были три белые крысы, а остальные — черные.

Тишина опустилась на Улицу Богов, как будто по какому-то тайному сигналу людские мучители прекратили свои гонения.

Одетые в черное крысы в унисон прокричали так визгливо, что даже Фафхрд их ясно услышал:

— Мы убили ваших богов, о ланкмарцы! Сейчас мы — ваши боги, о народ Ланкмара. Покоритесь вашим братьям по миру и вам не будет причинен вред. Подчиняйтесь командам! Ваши боги мертвы, о ланкмарцы! Мы — ваши боги!

Люди, которые проникли, продолжали так стоять и биться головами, другие из толпы им подражали.

Фафхрд на миг подумал о том, чтобы найти что-нибудь такое, чем бы бросить вниз в эту ужасную, одетую в черное маленькую шеренгу, которая так напугала людей, но к нему пришла мысль, что если Мышатник уменьшился и смог оказаться под самыми глубокими подвалами, то это значило, что Мышатник превратился в крысу с помощью черной магии, наверняка Хисвина.

Убив любую крысу, он может убить своего друга.

Он решил следовать инструкциям Нингаубле и начал взбираться на самый верх колокольни, далеко подтягиваясь своими длинными руками, помогая им и выпрямляя своими еще более длинными ногами.

Черный котенок, заворачивая за длинный угол того же здания, выпятил свои маленькие глаза на ужасную картину одетых в черное крыс, он хотел убежать, но все же не двинул ни мускулом, как солдат, который знает, что у него есть долг, который он должен выполнять, хотя он забыл или не знал сущности этого долга.

Глипкерио сидел волнуясь, на краю своей выполненной в виде морской раковины кушетки из чистого золота. Его легкий боевой топор лежал забытый на голубом полу за ним. Он взял с низкого столика изящный серебряный жезл власти с наконечником в виде морской звезды — несколько дюжин их лежало перед ним — и нервно стал им играть. Но для этого он был слишком взволнован. Жезл выскочил у него из рук и, мелодично клацая, покатился по голубому полу на дюжину футов в сторону. Глипкерио плотно сплел свои руки с длинными пальцами и в волнении потряс ими.

Голубая Аудиенц-Зала освещалась несколькими оплывшими, покрытыми сажей свечами. Центральные занавеси были подняты и добавляли мрака. Лестница, ведущая в голубой минарет, была спиралью теней. Позади темной арки, ведущей в портик, находился большой серый маховик, балансировавший на верхушке медного ската, таинственно блестевший под лунным светом. Узкая серебряная лестница вела к отверстию размером с человека, которое было открыто.

Свечи отбрасывали на украшенную голубыми изразцами внутреннюю стену несколько гигантских теней, одна над другой.

Это делала Саманда, которая стояла, наблюдая за Глипкерио с пристальным вниманием, как будто наблюдая за причудами лунатика.

В конце — концов Глипкерио, чей собственный взгляд никогда не отрывался от занавеси, закрывавшей голубую арку дверного проема, начал бормотать сначала тихо, а затем громче и громче:

— Я не могу оставаться здесь больше. Вооруженные крысы во дворце, охрана ушла, волосы в моем горле, ужасная девчонка, этот непристойный, волосатый, прыгающий человечек с лицом Мышатника, нет ни дворецкого, ни служанок, чтобы ответить на мой звонок, нет даже пажа, чтобы подрезать свечи, и Хисвин не пришел, Хисвин не идет! Я — на я. Все потеряно. Я не могу оставаться здесь. Я ухожу! Адью, ми! Нехвон, гуд бай! Я найду более счастливую вселенную!

С этим предупреждением он бросился к портику — полоска черной тоги, с которой запорхал вниз последний лепесток анютиных глазок.

Саманда, тяжело ступая после него, схватила его перед тем, как он смог подняться по серебряной лестнице, в значительной степени потому, что он не мог рассоединить руки, чтобы схватиться за поручни. Она обхватила его огромной рукой и направила его обратно в направлении кушетки, между тем выпрямляя и не выпуская его пальцы и говоря:

— Сейчас, сейчас, не совершай сегодняшней ночью оплошностей, маленький хозяин. Мы стоим на твердой земле, в твоем собственном дорогом дворце. Только подумай: завтра, когда кончится эта бессмыслица, у нас будет так много прелестных наказаний! Между тем, чтобы охранять тебя, любимый, у тебя есть я, которая стоит полка. Держись, Саманда!

Как будто послушавшись ее слов, Глипкерио, который в замешательстве отпрянул в сторону, внезапно соединил свои руки вокруг ее шеи и почти устроился, сидя на ее огромном туловище.

Голубая занавесь широко откинулась, но это была только прекрасная Элакерия Глипкерио в серой шелковой одежде, которая грозила мгновенно лопнуть по швам.