Питер Маклин - Костяной капеллан [litres]

– Что ж, тогда мы с тобой, – сказал я, – спустимся к Колёсам и разыщем Старого Курта. Не забудь надеть броню и оружие, а пойдём мы пешком.

– Может, стоит взять пару ребят из отряда, для охраны?

Я покачал головой:

– Старому Курту такое не понравится. Меня-то он знает, хоть мы с ним и не друзья. Тебя он стерпит только потому, что ты женщина, а женщин он любит. А вот незнакомцев он не любит совсем, к тому же такое уж место эти Колёса, там толпа вооружённых людей привлечёт больше внимания, чем хотелось бы.

– Я-то думала, это твои улицы.

– Эти-то мои, – говорю я. – А Колёса уже не мои. Я не во всём городе хозяин, Анна. Колёса – земля Кишкорезов. Вроде бы ихняя атаманша пока не вернулась с войны, и даст Госпожа, не вернётся, но всё равно на Колёсах Благочестивым до поры лучше вести себя потише.

Анна задумчиво кивнула и пошла надевать латы. Я напомнил себе – она ведь ещё изучает город. Да, мы – Благочестивые, с нами обращаются, как с важными господами, но только в определённых местах. Моя земля – это Вонище да Закоулки. Торговый ряд и зажиточные улицы вокруг него были ничейной землёй под присмотром городской гвардии, а западная часть Эллинбурга принадлежала Аларийским Королям и Голубокровым. Наши угодья не пересекались, так что мы друг друга не трогали. Колёса же для нас были всё равно что чужая страна. Мы с ней не враждовали, по крайней мере, сейчас, но, похоже, всегда находились на грани войны. На Колёсах заправляли Кишкорезы, а с ними я не дружил.

Нацепил я свои собственные доспехи, застегнул перевязь с Плакальщицами. Посмотрел на сутану, но решил не надевать. Велел Луке Жирному побыть за главного, пока не вернётся Йохан.

Вышли мы с Анной через чёрный ход, миновали двор с конюшней и углубились в переулки, что вели к речке. Нашли лестницу к воде, куда я посылал Котелка вывезти подводу с трупами ещё в ту, самую первую, ночь в Эллинбурге. Лестница была каменная, ступени – за несчётное количество лет выщербились тысячами ног. Зимой, знал я, ходить по ним смертельно опасно – щербины наполнялись водой, она замерзала, и неосторожный прохожий, оступившись, скатывался вниз в беспощадно-ледяные воды реки.

– Вот здесь, – сказал я Анне, – кончаются улицы Благочестивых. К югу от нас лежит Вонище, это моя земля. На юго-восток – Закоулки, они тоже по большей части мои вплоть до Торгового ряда. А вон там, на севере – Колёса, а потом – доки, там уже всё чужое.

Анна шла за мной по лестнице до узкой каменистой тропки, тянущейся вдоль берега, и смотрела, куда я указывал. Вверх по течению неустанно вращались десятки исполинских водяных колёс, отбрасывая длинные предвечерние тени на речную гладь. Там располагалась большая часть городской промышленности, все эти прелестные цеха со всеми своими доходами так и ждали, чтобы с них собрал кто-нибудь дань. Вся дрянь, которую они сбрасывали в речку, текла в Вонище и давала этому месту его имечко. Колёсам не бывать под Кишкорезами вечно. Эх, была б моя воля!

До войны во главе Кишкорезов стояла Мамаша Адити, о том, чтобы заходить на её угодья, и думать не стоило. Но Мамаша Адити ушла на войну, как и все остальные, и повелевала там своими людьми, словно какая-нибудь императрица. Женщин в армию не призывали, но они могли записаться добровольцами, как Анна Кровавая, вот так же сделала и она – и пока что не вернулась. Если так всё и останется, я буду очень рад. Родилась Мамаша Адити в Эллинбурге, но кожа у неё была смуглой, как у людей с чайных кораблей. Родители её, должно быть, происходили откуда-то из Аларии, можно только гадать, да не то чтобы это действительно важно. Была Мамаша Адити очень умна и столь же жестока, и, как по мне, без неё в Эллинбурге гораздо лучше. Во всяком случае, мне самому.

– А нам туда идти безопасно? – спросила Анна.

Я пожал плечами.

– А бываем ли мы в полной безопасности, Анна? – сейчас я над ней подтрунивал, хотя мне было лучше знать. – Благочестивые живут всегда на грани. Вот переедет тебя завтра, скажем, телега. Или, допустим, колдун какой-нибудь порчу наведёт.

Вряд ли я когда-либо видел, чтобы Анна Кровавая двигалась с такой быстротой. Я и выдохнуть не успел, как она припёрла меня к сырой каменной стене, одной рукой крепко сжала мне горло, а другой приставила острие кинжала к уголку глаза.

– А ну возьми свои слова обратно! – прошипела Анна, и было видно: она вне себя от ярости. – Возьми свои слова обратно, Томас Благ, а то вырежу тебе на хрен твои моргала, честное слово!

У меня ни одна жилочка не дрогнула.

– Ладно, Анна Кровавая, – мысленно я возносил молитвы Госпоже, чтобы не переплыть реку сегодня. – Всё хорошо. Прости меня, беру свои слова обратно. Не хотел тебя обидеть.

– Знаю. – Анна чуть ослабила хватку и отступила на шаг назад. – Знаю, что не хотел. Извини. Это… да не важно. Долгая история, как-нибудь потом.

Впрочем, вид у неё был ошарашенный, по ней это ясно читалось, а ошарашить Анну Кровавую было совсем непросто. Я выдохнул и оправил кольчугу там, где она меня сгребла.

– Ладно, – оставим это пока, но в то же время мне было любопытно. Отложим в самом деле на потом.

– Пойдём?

Анна молча кивнула, и мы двинулись вдоль реки по направлению к Колёсам.

На Колёсах было грязно и промозгло, впрочем, как всегда. Это была одна из самых неблагополучных частей Эллинбурга, но в то же время одно из наиболее хлебных угодий. Не то чтобы кому-то хотелось жить у кожевенного завода, но вот получать с него навар – очень даже хотелось. Колёса находились под властью у Мамаши Адити с её Кишкорезами, но она, насколько мне известно, с войны ещё не вернулась, так что я тешил себя надеждой, что и парни её по большей части всё ещё там. Тем не менее по предательской тропинке шли мы осторожно, держа наготове оружие, а в паре футов от нас накатывались на берег маслянистые воды речки-говнотечки. Приблизившись, мы уже слышали, как вертятся на осях и мерно поскрипывают сами деревянные колёса. Оттуда, где они баламутили воду, вниз по течению уносило клочья грязно-белой пены и всевозможный мусор. В основном просто дерьмо, однако нет-нет да и промелькнёт дохлая крыса. На Колёсах такое было в порядке вещей.

– Гляди в оба, – шепнул я, – и не привлекай внимания.

Чуял я: по мне так и ползают чьи-то взгляды, будто мухи жаркой абингонской ночью, отчего по коже пробежали мурашки. Слева от нас высились дома, их влажные дощатые торцы нависали над тропкой и создавали тень. За рекой, дальше на восток, было пусто. Сколько хватало глаза, простиралась открытая болотистая равнина. Река служила для Эллинбурга всё равно что четвёртой стеной, и только самые отчаянные налётчики отважились бы пройти через топи, а потом преодолеть этот широкий грязевой поток.