Питер Маклин - Костяной капеллан [litres]

– За нами следят, – сказала Анна.

– Знаю, – пробормотал я. – На Колёсах кто-нибудь всегда за тобой следит. Дети, скорее всего.

Наверное, это и правда дети, но даже дети бывают опасны, если их много и у них есть оружие. Сколько их там, мне неизвестно, но с оружием у них явно всё в порядке. На Колёсах по-другому и быть не могло.

Тропка отвесно обрывалась, внизу торчали гнилые деревянные опоры, которые когда-то поддерживали причал, но слева промеж двух домов от неё ответвлялся вверх мощёный переулок. Футах в двадцати перед нами вращалось и скрипело первое громадное колесо.

– Там люди какие-то, – сказала Анна. Я обернулся и в конце переулка, ведущего в сторону Доковой дороги, увидал: в тени затаились три фигуры в плащах, и один их вид говорил о готовности к кровопролитию.

– Вонище с Колёсами не ладит, – пояснил я. – Мы ведь вдоль берега идём не просто так, воздухом подышать. Идти улицами было бы крайне вредно для здоровья. Эти молодчики вряд ли вообще знают, кто мы такие, но смотрят на нас недобрым взглядом – просто потому, что идём мы не с той стороны. Тропка вдоль реки, впрочем, обычно безопасна – Старый Курт утверждает, что к его дому каждому дорога открыта, откуда бы кто к нему ни шёл.

– Ну а эти… колёсники – они его как, слушаются?

– Ещё бы, Анна, слушаются, и, кстати, Кишкорезы тоже. Старый Курт… ну, я ведь тебе говорил, в народе его зовут «искусником». Он и есть искусник, в обоих смыслах этого слова. Умеет старик добиться уважения и настоять на своём, за что я перед ним преклоняюсь. А вот умеет ли он чародействовать – это уже другой вопрос.

– А мне и не надо, чтобы он чародействовал, – выпалила Анна. – Пусть просто нам про это всё расскажет.

– Ну что ж, это он может, – отвечаю я. – Наверно, даже в чём-то не врёт, откуда мне знать.

Я свернул в переулок, не спуская глаз с молодчиков в дальнем его конце. Где-то на полпути по узкой мощёной улочке в глухой кирпичной стене виднелся проём – дверь в дом Старого Курта. В здании, в котором он жил, до него помещалась какая-то мануфактура, но много лет назад Старый Курт нанял моего отца заложить кирпичом фасад. Потом поручил пробить дыру в стене, выходящей в переулок, и там соорудить новый вход, чтобы как с Колёс, так и из Вонища могли ходить к нему одинаково, без необходимости прорываться с боем. Так я с ним впервые и познакомился – десятилетним подмастерьем в переулке размешивал для отца известковый раствор да уворачивался от подзатыльников. Курт счёл нужным выбрать для работы жителя Вонища вместо колесника, хотя те и посмотрели на это косо. Уже тогда был он очень стар, или просто на мой детский взгляд таким казался, а мне-то самому теперь за тридцать.

Жил он, однако, на прежнем месте: это можно было заключить по крысе, прибитой гвоздём ко входной двери. Курт приколачивал на дверь новую крысу каждые пять дней, а эта, судя по виду, висела тут второй или третий день. Зачем оно ему нужно – что ж, его личное дело, но, по крайней мере, так ясно, что старик ещё жив.

Я громко постучал и произнёс положенные слова:

– Уму-разуму ищу, златом-серебром плачу!

Через миг дверь со скрежетом отворилась, и из сумрака высунулся Старый Курт.

– Вот и молодец, Томас Благ, – сказал он. – О, а с ним и прекрасная дама. Милости просим, милости просим. Заходите – да берегите головы.

Я взглянул на Анну, на её шрам, на кинжалы, на перепачканное мужское платье и подумал: а видел ли Старый Курт хоть раз, какие бывают эти самые прекрасные дамы? Верно, ни разу.

Мы прошли вслед за Куртом в дом – окна были забиты, и внутри стояла полутьма, разбавленная кое-как светильниками. Было грязно, пахло премерзко, но в этом доме хранились и всамделишные сокровища. Всякие чудные штуки, которые не так-то просто заметить, если нарочно не искать. Вот меч над каминной полкой, ножны сплошь в паутине – а ведь когда-то владел им некий король. Вот на подоконнике череп со вмятым виском – вполне возможно, череп того же самого короля. Вот латунный подсвечник, весь в ссохшейся сальной корке – на деле он из чистого золота. Во всяком случае, именно так рассказывал мне в детстве Старый Курт.

Воспоминания вызвали у меня улыбку. Тогда казалось: он скверный старый хрыч, натащивший целый дом всякого дерьма, вот только он один отгонял от меня колёсную шпану, когда я на улице размешивал раствор. Не отец, именно Старый Курт взял на себя эту задачу. Отец-то считал: мальчикам полезно драться, это, мол, сделает из них мужиков. Хотя, принимая во внимание, что происходило у нас дома по ночам, думаю, это последнее, чего он желал добиться. Впрочем, об этом сейчас думать совсем не хотелось. Вот ни разу. Мне тогда было всего-то десять лет, а их целых трое, все уже небось бреются – но, пока Курт их разгонял, отец не вмешивался. Я сказал Анне, что мы не друзья со Старым Куртом, что верно, то верно, однако у меня – в благодарность за эту защиту – всегда найдётся для него время.

Курт подтащил своё кресло к камину и указал нам на пару колченогих табуретов. Старику было почти восемьдесят, но выглядел он всё так же, как я его запомнил по малолетству. Худощавый, узкоплечий, с заострённым лицом и клочковатой бородёнкой он и сам походил на крысу, прибитую к двери. Жиденькие седые волосы были короткими, но сальными и топорщились во все стороны, взъерошенные его по-крысиному юркими пальцами.

– Вынимай своё серебро, Томас, да выкладывай свои заботы, – начал Курт.

Я посмотрел на Анну:

– Твой вопрос, ты и задавай. И серебро за ответ пусть будет твоим.

Анна вынула из кошелька одну марку и вложила в протянутую чумазую ладонь. Курт глянул на монету, потом снова на Анну и ухмыльнулся.

– Чистое серебро от чистой девы, – вкрадчиво проговорил он. – Ох и везёт же мне сегодня!

Анна прокашлялась. Ей, Анне, явно было неуютно, и я заметил, как её взгляд всё скользит по комнате – с черепа на подоконнике на связки сушёных трав под потолком, а от них – на толстые пыльные книги, раскиданные по всем углам. На некоторых из них кучками громоздилось крысиное дерьмо.

– Есть один мальчик, – начала Анна. – Он…

– Мальчик, говоришь? – перебил Курт. – Вот уж не думал, что ты придёшь тратить моё время, Благ. Любовными чарами да приворотными зельями я не занимаюсь.

Я промолчал – пусть Анна скажет сама за себя. Урок, полученный на постоялом дворе, ещё не забылся, а я не думаю, что стоит дважды наступать на те же грабли.

– Приворотное зелье мне на хрен не сдалось, – отрезала Анна. – Я уплатила тебе серебром за мудрый совет, так что сделай милость – заткнись и слушай, о чём тебя спрашивают, и не перебивай, а не то приколочу тебя к дверям рядом с крысой твоей грёбаной, понял?

Старый Курт на миг оторопел, а потом по-старчески захихикал: