Питер Маклин - Костяной капеллан [litres]

Григ из моего старого отряда исповедался в том, что вчера ночью сделал больно своей девице в притоне на Свечном закоулке – и ему это понравилось. Я велел ему встать, вытянул разок ремнём по лицу и крепко сжал нос между пальцами. Когда Григ перестал захлёбываться кровью, то признал, что ему не понравилось, когда ему делают больно, я же простил его и отправил с миром. Завязал себе узелок на память: надо будет приказать Биллу Бабе разузнать, что это была за девица, убедиться, всё ли с ней в порядке, и дать ей недельный отгул в качестве извинения.

Так я в этот день и проводил исповедь, пока в самом конце не вошла в комнату Анна Кровавая и не склонилась передо мной.

– Желаю исповедаться, отец, – произнесла она.

– Говори, во имя Госпожи нашей, – промолвил я.

Анна заговорила, и рассказала она мне совсем не то, что я ожидал услышать.

– Прошлой ночью я возлегла с женщиной, – начала она, и, по крайней мере, эта часть не была для меня новостью.

– Вряд ли Госпоже есть дело до того, с кем мы возляжем ночью, лишь бы оба были согласны. В этом нет нужды исповедоваться, Анна.

Она разъярённо вскинула голову.

– Не рассказывай мне, в чём мне исповедаться! – огрызнулась Анна. – Капеллан выслушивает людей, так выслушай и ты меня, чёрт возьми.

Я моргнул, но кивнул:

– Как хочешь. Так исповедуйся же.

Анна Кровавая прерывисто выдохнула и вновь преклонила голову.

– Я выросла в маленькой деревушке на холмах, на северо-запад отсюда. Ты о ней и не слышал. Мы разводили овец, торговали шерстью, а чтили мы Каменного Отца, а не нашу Госпожу, и никаких жрецов у нас не водилось. Была только матушка Грогган.

Я сидел тихо и ждал, когда она подберётся к сути.

– Матушке Грогган очень даже было дело до того, кто и с кем возлёг, – продолжала Анна. – Как-то раз брат поймал меня вместе с Мэйси, бочаровой дочкой, в отцовском амбаре. Он поднял переполох и потащил нас обеих к матушке Грогган исповедоваться, как мы согрешили друг с другом на глазах у Каменного Отца.

Я понимающе кивнул. Не знаю, что ещё за Каменный Отец такой, но бог, которому нечем заняться, кроме как печься о том, кого ты выбираешь, чтобы перепихнуться, как по мне, немногого стоит.

– И эта самая матушка Грогган, – продолжала Анна всё тише и тише, – она была… из этих.

– Из каких из этих, Анна?

– Да колдунья она была! – выпалила она. – Откуда, думаешь, это у меня, Томас?

Анна запрокинула голову и гневно указала на длинный шрам у себя на лице. Я о нём никогда не задумывался. До того, как мы познакомились, Анна уже год прослужила в армии, а шрамы были у многих солдат. Я пожал плечами.

– Задело в бою, я всегда так думал. Может, по дороге в Мессию.

– Держали меня родные братья, а резала меня колдунья по имени матушка Грогган, ну а было мне всего-то шестнадцать лет, – сказала она, теперь уже тихо и бесцветно. – За преступную любовь с девушкой. Изрезала мне лицо, и в другом месте тоже. И меня, и Мэйси, обеих. Я ведь была когда-то красавицей, Томас. Можешь ли поверить?

Я неторопливо кивнул. Поверить было вполне возможно.

– Она изрезала мне лицо, чтобы я утратила свою красоту и не смогла больше нравиться, а внизу изрезала, чтобы я не поддалась искушению, если всё-таки понравлюсь. То же самое проделала она с Мэйси и наложила на нас своё колдовское заклятье, чтобы мы никогда больше не полюбили. Так прокляла нас матушка Грогган, что, если полюбим другую женщину, та и умрет. Только я не перестала любить свою Мэйси, потому что как можно перестать любить, а потом её рана загноилась, она скончалась, и в том была моя вина.

Анна остановилась, сглотнула комок, после чего снова смогла говорить.

– Вчера ночью… это было первый раз за все годы. Я переспала с Роузи со Свечного закоулка, потому что уж очень она мне приглянулась. Я не могу… ни с женщиной, ни с мужчиной, ни с кем. С тех пор как изрезала меня матушка Грогган. Но я могу кого-нибудь касаться и получать от этого удовольствие. И вот теперь, думаю, с Роузи опять случится то же, что было с Мэйси, и снова по моей вине. Не следовало мне этого делать – подвергать её такой опасности. Вот я и исповедуюсь в этом, чтобы знать, как ты считаешь – всё ли равно нашей Госпоже?

Я сглотнул. Никогда не думал, даже не предполагал, через что прошла Анна Кровавая. Она была моей правой рукой и моим другом, а у меня даже мыслей подобных не возникало. Оказалось, мне нечего ей сказать, и оттого стало стыдно.

– Никогда, – сказала Анна, будто пытаясь как-то заполнить тишину. – Никогда я ни с кем другим не ложилась после Мэйси до прошлой ночи. Долго лечилась от того, что учинила со мной матушка Грогган. Когда оправилась, пошла снова в поля да стерегла овец, как мне и полагалось, но внутри я была мертва, ровно так же, как мертва была моя Мэйси, потому что по какому праву я живу, если она умерла? Несмотря на шрам, один парень из моей деревушки пытался как-то раз за мной ухлёстывать, очень даже прилично, но я сказала – убью, мол, если ко мне прикоснёшься, и он понял, что я не шучу. Когда же пришли к нам в деревушку вербовщики, я их чуть ли не на коленях умоляла забрать меня на войну.

– Ждала ли ты смерти под Абингоном?

– Ждала.

– Надеялась ли умереть?

Она пожала плечами.

– Наверно. Поначалу. Но на войне начинаешь воспринимать всё иначе. Не мне тебе, отец, об этом рассказывать, ты и сам там был. Среди боли и страдания начинаешь замечать вещи, которые дают надежду.

Что верно, то верно. Вспомнились мне примеры храбрости и доброты, каких не увидишь в Эллинбурге, хоть всю жизнь тут проживи. Я лишь кивнул. Об этом не было нужды разговаривать.

– Значит, ты обрела надежду, – сказал я. – И вернулась к жизни.

– Обрела, – сказала Анна. – И вернулась к жизни, вернулась к миру, а потом обнаружила колдовство у нас, чёрт возьми, в отряде – и тогда нарушила своё собственное обещание и переспала с Роузи. Теперь вот боюсь и на неё навлечь то, что случилось с Мэйси.

Я опять простёр руку и возложил Анне на чело.

– В том, что случилось с Мэйси, нет твоей вины, и с Роузи этого не случится. Обещаю, Анна. Госпожа наша прощает тебе твой грех. Во имя Госпожи нашей.

Анна Кровавая подняла на меня глаза, и были они полны слёз.

– И это всё исправит, да?

– Нет, Анна, – вынужден был признать я. – Не исправит, но это всё, что я могу предложить.

Исповедь Анны Кровавой оказалась самой тяжёлой из всех, что я выслушал за свою жизнь, а мне случалось исповедовать и насильников, и убийц, и людей, настолько потрясённых войной, что могли только глядеть в пространство и плакать. Теперь стало ясно, почему её так пугает Билли Байстрюк, но я знал, что парнишка – не колдун. Во всяком случае, не такой, какими представляются колдуны Анне. Если он и чародействует, а чародействовать он, вероятно, умеет, то делает это не во имя какого-нибудь жестокого бога, который велит калечить и увечить людей за то, кого они любят. Я подумал: как-нибудь, когда у меня снова появятся время, деньги и возможности, надо будет разузнать, откуда Анна родом, и наведаться туда вместе с ней и кое с кем из ребят – получше вооружившись, конечно. Подумал, что мне с этой матушкой Грогган надо бы обсудить некоторые богословские вопросы, по которым у нас – у капеллана и колдуньи – кажется, имеются расхождения во взглядах. И, наверно, Анне хотелось бы эти вопросы прояснить. В общем, я был рад, что исповедь Анны в этот Божий день оказалась последней. Служить капелланом во славу нашей Госпожи – оно вроде и несложно, особенно когда командир знает, что ему нужна замена, и уговаривает тебя занять эту должность. Выслушивай и веди, сказал командир, а чтобы не плевать, такого он не говорил.