Питер Маклин - Костяной капеллан [litres]

На миг уставилась она на меня, затем кивнула:

– Что ж, вернёмся к шпионам, сканийским лазутчикам. Это-то тебя, уж верно, заинтересует. Именно сканийцы прибрали к рукам твои былые коммерческие интересы. Самое время тебе отвоёвывать их обратно.

– Это я знаю, – сказал я. – Почему они это делают – вот вопрос.

– Эллинбург прогнил до самой сердцевины. От губернатора Хауэра до самых низов город, по сути, держится на плечах преступного мира. Люди, подобные тебе и Мамаше Адити, и есть истинная движущая сила экономики этого города, по крайней мере, так было до войны. Может быть, бóльшая часть золота в руках у купеческих гильдий и мануфактур, но они продержатся ровно столько, насколько хватит рабочих рук. Кому подвластны улицы – тому, главным образом, подвластен и оборот рабочей силы. За годы войны Хауэру удалось вернуть себе малую часть этой власти, но потом он опять её утратил в пользу сканийцев. Если им удастся завладеть теневой экономикой Эллинбурга, они обретут возможность и ослабить господство Хауэра, и поставить под угрозу обогащение купеческих гильдий. Когда город будет у них в руках, они, вероятно, смогут подготовить себе опорный пункт, готовый для возможного вторжения, а оно будет грозить уже самому Даннсбургу. В последней войне мы одержали победу, но, по правде говоря, с величайшим трудом – страна ослаблена и открыта для нападения. А там, в Скании, у них есть рабство, известно ли тебе это, Томас? Имеешь ли понятие, каково это – быть рабом у сканийцев? Если мы потерпим поражение – вероятно, легко сможешь узнать.

Я хмуро взглянул на неё. Я-то скорее умру, чем буду у кого-нибудь в рабстве, но всё же, сдаётся мне, в её словах было много неопределённости и мало точных сведений.

– Как по мне, что-то больно много всяких «если», «вероятно» да «может быть».

– Да, так и есть, – согласилась она. – Знай, Томас, мы имеем дело в основном с «если», «вероятно» да «может быть», с догадками и предположениями. К тому времени, как картина обретает точность, часто слишком поздно что-либо предпринимать.

– Так вы, может, тратите своё время на… – начал я, но тут Эйльса меня оборвала.

– Да ты не смущайся, красавчик, – хихикнула она голосом трактирщицы в то самое время, как отворилась дверь и в кухню просунулся Мика:

– Извините, что помешал, начальник, только там у стойки тебя спрашивает какой-то старый пень. Куртом назвался.

Я нахмурился, но всё-таки встал.

– Отложим на потом, – сказал я Эйльсе и последовал за ней, удивляясь, какой у неё, должно быть, чуткий слух, раз она уловила, что за дверью кто-то есть. Верно, слух, не притуплённый годами пушечного грохота, просто обязан быть острее моего.

Она снова хихикнула, а я прошёл за Микой до стойки. Там и правда стоял Старый Курт – облокотился на неструганые доски и кутался в истрёпанный плащ. Я подал знак Луке:

– Принеси-ка ему пива за счёт заведения.

Дал Курту пригубить немного пивка, затем взял его под локоть и провёл к столику в углу. Подошёл Мика и встал спиной к столику, скрестив руки на груди – ясно давал понять, что нас не следует беспокоить. У Мики своя голова на плечах, как сказал Лука Жирный, и это хорошо.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я старика.

– Пью, – усмехнулся Курт, – и за угощение тебе спасибо. А пришёл я сюда посмотреть, как этот ваш малец сегодня спал.

– Хорошо спал, – сказал я, и Старый Курт кивнул своей по-крысиному узкой головой.

– Так я и думал, – сказал он. – Вы, помнится, хотели, чтобы я на него взглянул.

– Хотели, – ответил я. – Но не здесь. Ни в коем случае не здесь, Курт. Это всё Анна тревожится, только она да я об этом знаем, и хорошо бы сохранить это дело в секрете. Не нужно тебе приходить в «Кожевника», сеять страхи и суеверия среди моих людей.

– Так что же, выходит, Старому Курту нет места среди всей вашей роскоши, такой, стало быть, расклад?

– Такой, – сказал я. – Я тебя, в некотором роде, уважаю, но эти-то – народ тёмный, и если пронюхают про колдовство прямо здесь, у них под боком, так возмутятся, что хлопот не оберёшься. Этого я не хочу.

Курт пожал плечами.

– Дело твоё, но ежели всё от них утаишь, а они потом сами об этом прознают, тогда пожалеешь, попомни мои слова.

Одним долгим, жадным глотком осушил он пиво – только кадык дёрнулся на цыплячьей шее. Тяжело опустил кружку на стол и поднялся на ноги.

– Благодарю за гостеприимство, – с этими словами он подхватил клюку и удалился из «Рук кожевника», оставив меня размышлять над своими словами.

К началу следующего дня я принял решение. Я понял – а ведь Старый Курт прав. Если скрывать дар Билли от отряда, а он каким-то образом обнаружится, все мои попытки навести порядок и дисциплину пойдут прахом. Ребят это переполошит, разозлит, а там, глядишь, и кровь прольётся. В отряде знают, что Билли отмечен богиней – это одно, но стоит только кому-нибудь произнести «колдун» – тут уже совершенно другое: и охнуть не успеешь, как всё полетит к чертям собачьим. Люди у меня верующие – на свой лад, и деяния богини, согласно их разумению, суть исключительное благо. Сомневаюсь, что кто-нибудь из них хоть раз в жизни видел чародея, но об их существовании знают и тоже считают благом, даже к личностям вроде того же Старого Курта относятся с опасливым уважением. А вот пророни кто слово «колдун» – воцаряется страх и насилие. Сам я не мог с уверенностью сказать, в чём разница, но меня это особенно и не волновало. Капеллан-то я, конечно, капеллан, но если мне и есть в чём исповедаться, так только в том, что я куда менее верующий человек, чем большинство у меня в отряде. Будь мы, положим, в Даннсбурге – с этим было бы проще простого. Я бы отдал Билли в академию чародеев, сказал бы, что у парня дар, дал бы его испытать и оплатил бы обучение. В Даннсбурге всегда есть нужда в даровитых ребятах, как я слышал, но мы-то в Эллинсбурге, а здесь никакой академии чародеев и близко не водится.

Здесь есть только Старый Курт, и я решил – именно так и скажу отряду.

Я вывел Луку Жирного к конюшням на пару слов. Там Котелок ухаживал за лошадьми, а Сэм Простак чистил навоз, так что мы прошли дальше, пока не оказались в переулке за харчевней.

Я начинал ощущать, какая теснота у нас в «Кожевнике», когда столько народу спит в одном месте, и это понемногу выводило меня из себя. Билл Баба и сэр Эланд живут теперь, конечно, в Свечном закоулке, а Брак – с моей тётушкой, отчего мне его почти даже жаль. При всём при том, нас по-прежнему слишком много под одной крышей.

– Какой расклад? – спросил я Луку, как только мы наконец оказались вдали от чужих ушей.

– Йохан чего-то замышляет, как я и говорил, но к делу ещё не перешёл. Григ нехорошо о тебе отзывался за сломанный нос, покуда кто-то не выведал, за что ты ему на деле прописал-то, – так тут ему ещё и добавили, синяков сосчитать не может. Сдаётся мне, никто его делишки-то не одобрил, вот и отходили его как следует. Шлюх бить не полагается, сдаётся мне, это даже Григу теперь понятно.