Питер Маклин - Костяной капеллан [litres]

– Обучи его, – сказала она.

– Здесь вам не академия чародейства, – проворчал Курт. – От меня не выучится он ни философии, ни математике, разве только самой простой арихметике. Я не гадаю по звёздам, как в Даннсбурге, не вызываю демонов и не заключаю с ними соглашений. Это высшая магия, а я этим всем не занимаюсь.

Я сдержался.

– Чему же ты сможешь его научить, Старый Курт?

Старик опять фыркнул и махнул рукой в сторону камина. Что-то резко затрещало, угли в жаровне занялись и пустили клубы едкого дыма, не уходящего в трубу. Анна зашипела и отступила на шаг назад, схватившись за кинжалы.

– Полегче, Анна Кровавая, – осадил я её. – Мы ведь тут как раз за этим.

– Могу научить его искусству, ежели хватит у мальца смекалки и желания учиться, – сказал Курт. – Искусство моё самое приземлённое, это не звёзды, демоны или споры о высоких материях. Ворожба, как это кличут чародеи. Низшая магия. Эти господа смотрят на моё искусство, задрав нос, как на что-то ниже их достоинства. Может, так оно и есть, с их-то кошельками. У богатого чародея есть слуги, чтоб топить ему печь, а у искусника никаких слуг нет, так что он облегчает себе жизнь, как умеет. Искусник умеет разжечь огонь и потушить огонь, залечить рану и нанести рану. Искусник может рассказать тебе то, что ты и сам знал, да позабыл, может предугадать, что готовит завтрашний день.

– А ты что думаешь, Билли? – спросил я парнишку. – Хочешь учиться здесь, у Старого Курта?

Билли уставился на огонь, и пламя вдруг погасло, только к потолку лениво взвилась последняя струйка дыма.

– Остаюсь, – повторил он, как видно, окончательно приняв решение.

Я кивнул и посмотрел на искусника. Тот нахмурился и строго глянул на Билли.

Мне пришло на ум: а ведь это, наверно, не Курт потушил пламя. Старик прокашлялся, как будто готовясь что-то сказать – может, и передумать, ну а мне этого не хотелось.

– Ты ведь захочешь оплаты, – сказал я.

– Захочу, – согласился Курт, и, может, именно разговор о деньгах наконец-таки поколебал его неуступчивость. – По одной серебряной марке в неделю, за моё потраченное время и его содержание. Ни медяком меньше, тут уж торгуйся – не торгуйся. Если стану учить мальца, станет не хватать времени на всё остальное, да и почему это у меня в карманах должно быть пусто? Марка в неделю, Благ, а ведь я возьму с тебя за шесть недель вперёд – или можешь проваливать.

Это были большие деньги, но у меня их хватало. О цене никому не надо знать, так что смело могу пустить в ход свою заначку, и никто меня ни в чём не заподозрит. Я кивнул:

– Согласен. Только это всё между нами, Старый Курт. Благочестивые знают, что Билли идёт к тебе на обучение, но цену придётся сохранить в тайне. Справедливо?

– Справедливо, – кивнул искусник. Встал, сплюнул на ладонь, я на свою тоже сплюнул, и мы по старинке пожали друг другу руки. Я порылся в кошельке, выудил шесть серебряных марок и передал их Курту. Старик снова кивнул, и дело было сделано. Вот так Билли Байстрюк встал на путь обучения чародейству.

Когда мы возвратились в харчевню, там уже ждала меня тётушка – восседала в общей комнате с кружкой пива в руке. У неё был тот самый всегдашний вид, какой я запомнил ещё ребёнком – каждый раз, когда собиралась меня выпороть, она смотрела именно так.

– Тётушка Энейд, рад тебя видеть, – сказал я.

За спинкой стула, словно телохранитель, стоял Брак, на его лице застыло одновременно гордое и дурацкое выражение. Его я не видал с тех пор, как Энейд вернулась к себе домой, и можно только догадываться, какими байками забивала она ему голову по вечерам.

– Подойди-ка, Томас, присядь и побеседуй со своей толстой старой тёткой, – сказала она, и было это скорее не приглашение, а приказ. Я ему подчинился, а Анна Кровавая исчезла в подсобке, чтобы снять снаряжение.

– Как поживаешь, тётя? – спросил я. – Дом, я надеюсь, для жилья подходит?

– Дом у меня прекрасный, не беспокойся, – она пристально разглядывала меня своим единственным глазом. Склонилась над столом и спросила, понизив голос:

– А что это за профурсетка у нас за стойкой, и откуда она, на хрен, взялась?

Я закашлялся и мысленно вознёс хвалу нашей Госпоже за то, что у Эйльсы слух оказался недостаточно чутким, чтобы уловить тётушкины слова.

– Эйльса трактирщица, а не профурсетка, – сказал я. – Она здесь работает и свою работу выполняет исправно.

– Она ещё кое-чем занимается, если послушать, что твои ребята болтают, – для пущей выразительности Энейд ухватилась за промежность, и это немедленно напомнило о её собственном солдатском прошлом. При всём при том не это мне хотелось видеть от своей стареющей тётушки.

– Ну болтают, – сказал я, стараясь не обращать внимания. – Что с того-то?

– Ты меня разочаровал, Томас Благ, – протянула она. – Я-то думала, наверно, ты с Анной, да, но вот с этой? Ты – и какая-то иноземная профурсетка с чайного корабля?

– Она не профурсетка, – повторил я, начиная терять терпение, – и вовсе не с чайного корабля. Да, так ты, значит, думала, что это будет Анна? Нет, тётя. Точно не Анна.

– Если ты не видишь дальше шрама, значит, неправильно я тебя воспитала, Томас, – проворчала она. – Анна хорошая женщина, уж я-то чую.

– Да уж, женщина она хорошая, – согласился я. – И хорошая подруга. Только Анне не по нраву мужская компания, тётя, если понимаешь, о чём это я.

Тётушка Энейд уставилась на меня, затем отвернулась и сплюнула на пол:

– Вот кобла проклятая!

– Ну а ты-то чего прикопалась в самом деле-то?

– Ну я-то знаю, как незнакомая женщина может подобраться к мужчине, – сказала она. – Не хочу, чтобы вот эта вот нашёптывала тебе на ушко всякое через подушку по ночам да морочила тебе голову.

Моя голова никогда не делила с Эйльсой одну подушку, но, глядя, как она бойко перемещается между столами и подаёт выпивку, я не смог не признать про себя – мне бы этого хотелось. Было в ней что-то такое, что меня очаровывало, и не только во внешности. Меня впечатляло то, как легко свыклась она с нашим образом жизни, как запросто держит себя что с отрядом, что с посетителями. Ребята её все, кажется, любят, и так оно и должно быть. Будь она и в самом деле моей подругой, подумал я, – было бы здорово и для меня самого, и для всех Благочестивых. Любому начальнику могла бы она стать прекрасной женой.

Об этом не может быть и речи, ясное дело, но всё равно хотелось, чтобы было по-другому.

Не скоро ещё смог я избавиться от тётушки Энейд, почти к полуночи, и тогда Браку пришлось помочь ей встать и выйти. Одной рукой она опиралась на клюку, а другой – на его руку, и всё ещё заметно пошатывалась, ковыляя к двери. Удивительно, сколько может вылакать старуха, если решительно возьмётся за выпивку, причём на халяву. Когда дверь за ними закрывалась, увидал я, как рука Энейд переползла с руки Брака к нему на задницу, но притворился, будто ничего не заметил. Она почти втрое старше, но, как по мне, это их личное дело, и меня нисколько не касается. Я-то знал, на что тётушка способна, и лишь тешил себя надеждой – Брак понимает, что она за женщина.