Кассандра Клэр - Королева воздуха и тьмы [litres]

– Непременно станет, – он поцеловал ее в макушку.

Это прозвучало так уверенно, что ее окутало теплом, словно мягким одеялом.

– Помнишь, когда ты был под чарами, я тебя спросила, зачем снимаю все эти картинки и нитки у себя в чулане, а ты сказал: потому, что ты теперь знаешь, кто их убил, и он мертв. Ты за них отомстила.

– Я ошибался.

Она взяла его руку, знакомую ей лучше, чем ее собственные: каждый шрам, каждая мозоль, каждое пятно от краски…

– А теперь ты знаешь, в чем было дело?

– Ты разобрала все это, чтобы почтить родителей. Показать, что можешь отпустить эту историю, не позволишь мести подчинить себе всю твою жизнь. Они бы точно для тебя такого не хотели.

Она поцеловала его пальцы. Он поежился, притянул ее ближе.

– Это правда, – она подняла на него глаза. Заря превратила его взлохмаченные ветром волосы в сияющий нимб. – Но мне до сих пор не по себе. Возможно, не надо было давать Заре шанс. Возможно, Джиа и Совет должны были арестовать каждого, кто сочувствовал Когорте – как Балош, например, а не только тех, кто сражался. Люди вроде него – и есть причина, по которой все получилось именно так.

Джулиан не сводил взгляда с медленно светлеющего океана.

– Людей можно арестовать только за то, что они делают, а не за то, что они думают. Если действовать иначе, мы уподобимся Диарборнам. А нам гораздо лучше быть такими, какие мы есть, чем если бы стали такими, как они. Кроме того, за каждым решением тянется длинный хвост последствий, и знать окончательный результат не дано никому. Все, что нам доступно, – это прямо сейчас сделать выбор, лучший из возможных.

Она снова прислонилась затылком к его плечу.

– Помнишь, как мы приходили сюда еще детьми? Строили песчаные замки…

Он кивнул.

– Когда ты исчез летом, я все время приходила сюда. Думала о тебе, о том, как я скучаю.

– А эротические мысли тебя тоже посещали? – уточнил он и получил шлепок по руке. – Да ладно, знаю, что посещали.

– Зачем я тебе вообще что-то рассказываю? – возмутилась она.

Они улыбались друг другу с глупым видом, который любой посторонний свидетель счел бы невыносимым.

– Потому что ты любишь меня, – спокойно пояснил он.

– Это правда, – согласилась она. – Сейчас даже больше, чем раньше.

Руки, обнимавшие ее, напряглись. Она посмотрела на него: лицо Джулиана окаменело, словно от боли.

– В чем дело? – спросила она.

Уж обидеть его она точно не хотела.

– Я просто подумал, – тихо и хрипло ответил он, – о том, что мы вот так, просто можем об этом говорить. Я даже не надеялся никогда, что у нас будет такая свобода… что у меня будет такая свобода. Всегда думал, что то, чего я больше всего хочу, невозможно. И самое большее, что меня ждет – жизнь в тихом отчаянии на правах твоего друга… Зато я смогу все время быть рядом. А ты станешь жить своей жизнью, и в ней со временем будет становиться все меньше меня…

– Джулиан, – в глазах у него плескалась боль, и хотя это была боль из прошлого, видеть это было невыносимо. – Такого никогда бы не произошло. Я всегда тебя любила. Даже когда ты сам этого не знал, я все равно любила тебя. Даже когда ты ничего не чувствовал, и не был собой, я все равно помнила настоящего тебя и любила, – она повернулась и обвила руками его шею. – И сейчас я люблю тебя гораздо, гораздо больше.

Она приникла к его губам; его пальцы скользнули ей в волосы. Он любил ее волосы, любил их рисовать. Он посадил ее к себе на колени, гладил по спине. Браслет с морским стеклом холодил ей кожу. Их губы встретились; его губы были такими мягкими, а на вкус – как соль и солнечный свет. Она растаяла в вечном блаженстве поцелуя, зная, что он не последний, а лишь один из первых – обещание любви, которая будет длиться долгие годы их жизни.

Через некоторое время они неохотно расцепили руки, как ныряльщики, не желающие расставаться с красотой подводного мира. Объятия любимого – твой собственный личный город на морском дне.

– Почему ты это сказала? – с трудом переводя дух спросил он и накрутил на палец ее волосы. – Что любишь меня сейчас еще больше?

– Ты всегда очень сильно чувствовал, – сказала она, помолчав. – И мне в тебе это нравилось – то, как ты любил свою семью и ради них был готов на что угодно. Но сердце ты держал закрытым. Никому не доверял, и я тебя не виню. Ты все держал в себе, все свои тайны, потому что думал – так надо, по-другому нельзя. Но когда ты открыл Институт для военного совета, ты заставил себя довериться другим и придумать план вместе с ними. Ты перестал прятаться: ты открылся – а ведь тебе могли причинить боль или предать! – чтобы повести их за собой. И когда в Безмолвном городе ты не позволил мне разбить руну… – ее голос дрогнул, – ты просил меня доверять не просто тебе, но тому, что мир – добр, что он – хорошее место. Это было мое самое уязвимое место, и ты был рядом, несмотря ни на что, вопреки всему, и твое сердце было открыто. Ты пришел, чтобы забрать меня домой.

Он положил ладонь ей на руку – туда, где когда-то была руна парабатаев.

– Ты тоже забрала меня домой, – он прошептал это так, словно увидел явление божества. – Всю свою жизнь я любил тебя, Эмма. И когда перестал чувствовать, я понял: без этой любви я сам – ничто. Ради тебя и только ради тебя я захотел вырваться из клетки. Ты заставила меня понять, что любовь дарит куда больше радости, чем причиняет страданий.

Он запрокинул голову, чтобы лучше ее видеть; сине-зеленые глаза поймали свет восходящего солнца.

– Я любил свою семью с того дня, как появился на свет, и буду любить всегда. Но ты – любовь, которую я выбрал, Эмма. Из всех, кто только есть на свете, из всех, кого я когда-либо знал, – я выбрал тебя. И я всегда верил в этот свой выбор. И на краю всего любовь и вера всегда приводили меня домой. К тебе.

«И на краю всего любовь и вера всегда приводили меня домой. К тебе…»

Эмма даже не спрашивая, знала, что он видит сейчас внутренним взором: их родные и друзья стоят перед ними там, на Нетленных полях… Их любовь оказалась так сильна, что вернула их двоих из пучин проклятия, столь могучего, что весь мир Охотников боялся его, как огня.

Она положила ему ладонь на грудь, и некоторое время они сидели молча: пальцы сами вспоминали те места, где когда-то на коже были запечатлены знаки боевого духовного братства. Они прощались с тем, чем были когда-то. Отныне все в их жизни будет по-новому.

Нет, прошлого они не забудут. Даже сейчас на крыше Института развевалось знамя Дозора. Они будут помнить родителей, Артура, Ливви, и все, что уже потеряли, но в мир, который строит новый Конклав, они шагнут, вооруженные памятью и надеждой, потому что хотя Благая Королева и великая лгунья, всякий лгун иногда говорит правду. И в одном она была права: без печали не бывает и радости.