Ровенна Миллер - Швея-чародейка [litres]

– Вполне вероятно, что все знатные люди – вплоть до самого мелкого чиновника – находятся под угрозой. Мне это не нравится. Но чем больше у Нико возможностей, тем чаще он думает о сражении. Я полагаю…

Джек повернул голову и взглянул на меня.

– Следом за знатью возьмутся за тех, кто симпатизировал им. Нико говорит, что, если собаки вырвались из клетки, они покусают любого, считая, что именно этот человек и бил их плетью.

– Он так говорит?

– Да, – со вздохом ответил Джек. – Я знаю, ты дружишь со знатными леди. На твоем месте… я попросил бы их об услуге и выбрался из города. Куда-нибудь, где Пьорд бы меня не достал.

Что стоило ему – при его гордости, потерянной надежде и бессонных ночах – прийти ко мне?

– Спасибо за предупреждение, Джек.

– Это кажется неправильным, – сказал он. – Толпа, собравшаяся у твоего ателье… Они тоже действовали несправедливо. Но я ничего не мог поделать. Нико прав – мы можем контролировать только тех людей, которые почувствовали вкус революции.

– С одной стороны, это верно, – мягко сказала я.

Менять курс Красных колпаков было слишком поздно. Тем не менее я думала о добром начале, которое оказалось проигнорированным, когда революция еще только-только проросла. Кто был в этом виноват, если отследить ситуацию до истоков? Лидеры Красных колпаков, повернувшие к насилию, или ничего не замечавшая знать? Скорее всего обе стороны. И такие, как я, – желавшие заставить изменчивый мир принять невозможную форму.

Джек прочистил горло.

– Ты не с нами, но никогда не была и против нас. Если после завтрашней ночи Красные колпаки одержат верх, ты будешь считаться врагом – из-за своей работы, из-за тех людей, с которыми обедала. Никто не узнает, что на самом деле ты сделала для нас.

Я отвернулась.

– Сделала под принуждением, Джек. Меня заставили. Потому что оказалось, что во время революции никто не остается безучастным. Это просто невозможно.

– Ладно. Оставайся в безопасном месте.

Он немного покраснел, склонился ко мне и поцеловал в щеку. Я позволила ему это.

– Ты тоже, Джек.

Он ушел, сопровождаемый новым порывом холодного ветра.

У меня сжался живот. Я могла покинуть город. Если безопасность стала единственной важной вещью, я могла нанять экипаж или купить себе место на борту корабля, уходившего из гавани. Безопасность была моей целью с тех пор, как я обнаружила, что Кристос не находился в плену. Перестав защищать его, я обнаружила, что у меня самой не осталось ничего для защиты. Никаких идеалов и этики. Только я сама.

Несмотря на мои усилия убрать проклятие, я не могла повлиять на планы Пьорда. У меня не было возможности попасть во дворец, увидеть шаль и аннулировать свою часть сделки. Разве что вместе с признанием вины. Я не смогу получить приглашение на бал Средизимья или просочиться во дворец. Боль все разрасталась, затягивая меня в свой водоворот. Если я признаюсь, меня обвинят в предательстве и повесят. Мое ателье, торговля, мастерство – все то, что я выстраивала и чем гордилась, – исчезнет в одно мгновение.

Теодор заявлял, что любит меня, но сохранится ли это чувство, когда он узнает о моем поступке?

Если я не признаюсь, король и королева, вероятно, умрут, и, наверное, вместе с ними погибнут многие другие. Это будет только началом. Революция, которую затеяли Пьорд и Кристос, не остановится на убийстве короля. Она распространится на улицы и на горожан. Их революция перерастет в гражданскую войну, и она затронет не только мирных жителей, солдат Короны и знать, как говорил Джек. Раскол пройдет и в моем ателье. Пенни поддержит приход нового правительства. Алиса будет протестовать против насилия и беззакония, которые сопровождают любой мятеж.

Раньше я верила, что смогу держать нейтралитет. Мне казалось, что, погружаясь в революцию, я воспарю и увижу истину. Что худшее закончится, я как-нибудь переживу вину за то, что сделала, а потом освобожусь от сил, которые поглощали улицы, город и всю Галатию. Что я останусь невредимой. Но так не получится. Мне нужно решить, на какой стороне оставаться. Решить немедленно. Сейчас.

Я вытерла слезу, бежавшую по щеке. Я знала, что мне нужно делать. Тут был свой риск, но другого способа не было. А я хотела приуменьшить потери.

Дверь открылась с жалобным скрипом.

– Алиса, – сказала я пустым голосом.

– Это худший Фестиваль песни, на который я приходила, – тихим голосом произнесла она.

Я знала, что на ее настроение повлияло нечто большее. Она посмотрела мне в глаза.

– Что-то случилось?

– Много всего, – ответила я. – Ты пришла с площади?

– Была там какое-то время, – сказала Алиса. – Площадь заполнена Красными колпаками. Их больше, чем я когда-либо видела – то есть я и не думала, что их так много.

– Их армия растет.

Глаза Алисы расширились, но она не стала спорить.

– Софи… – произнесла девушка и замолчала.

– Ты видела Кристоса? – спросила я.

– Да. Значит, ты знаешь…

– Я тоже видела его. Дважды.

– Кристоса держали в Каменном замке? Заставили его написать тебе ложное письмо? Как ты…

– Все это неправда, – сказала я. – Обман, созданный Красными колпаками.

– С ним была Пенни.

Я кивнула. Ее слова не удивили меня.

– Алиса. Я владею… Короче, здесь бизнес, к которому я привязана. Если по той или иной причине меня не станет, я хочу, чтобы ты управляла этим заведением…

Когда Алиса подумала над моими словами, ее губы приоткрылись.

– Почему вас не станет? Вы куда-то собрались?

– Недалеко, – с болезненной улыбкой ответила я. – Если дела задержат меня или… В общем, позаботься об ателье.

Я дала Алисе ключ. Ее щеки побледнели. Она поняла смысл моих слов. Сняв с вешалки плащ, я ушла, прежде чем она что-то сказала.

Я направилась к Теодору, чтобы сообщить ему правду.

Сложив ладони на коленях, я подумала о мозолях на пальцах, натертых ножницами и иглой. Мне хотелось, чтобы Теодор заговорил. Чтобы простил или проклял меня, чтобы накричал или что-то сказал.

– Ты могла бы прийти ко мне раньше, – произнес он наконец.

– Знаю, но я… Я боялась.

– Тебе и нужно было бояться, – ответил он.

Мое тело непроизвольно съежилось, но я не стала отворачиваться. Это был заслуженный ответ.

– Мне было страшно. Я все еще боюсь. Но я боялась и за тебя.

Теодор пересек гостиную с темно-серыми обоями – такими же мрачными, как наша беседа. Он склонился к подоконнику и посмотрел через стекло, словно мог увидеть на улице какой-то ответ.

«Мне не стоило приходить, – подумала я с дрожью. – Наверно, уже слишком поздно».

Нет, решительно сказала я себе, сражаясь с темнотой, поднимавшейся в моих мыслях. Эти вихри походили на темные искры, которые я видела в проклятии. И мой пессимизм был таким же мертвым, как само колдовство.