Ровенна Миллер - Швея-чародейка [litres]

– У тебя последний шанс… Ты еще можешь отказаться. Просто пойди к Лорду Ключей и выложи ему всю информацию.

– А потом жить с этим, зная, что мог быть повешенным вместе с тобой?.. – Он покачал головой. – Нет, уж лучше так. Если мы сможем пресечь революцию в зародыше, она не расцветет. К тому же так мы позволим Пьорду верить, что его план будет успешен. Затем солдаты Короны нанесут ему серьзное поражение и припугнут всех тех насильников, которых он хотел привести в нашу страну. Когда революция начнется, мы будем на своих местах и встретим ее.

– Похоже, это можно сделать, – сказала я.

– Будем надеяться, – ответил Теодор.

Я съежилась на тонкой соломенной подстилке в одиночной камере Каменного замка. Моя постель слабо пахла летом и довольно сильно плесенью. Стражники, пожалев женщину, которая не выглядела воровкой и бандиткой, тайно принесли мне дополнительные одеяла. Интересно, были ли солдаты так добры и к Пенни или, посчитав ее политической арестанткой, вели себя с ней менее гуманно. Но и с одеялами надоедливый холод камеры вползал в мои кости.

Однако этому холоду противостоял горячий стыд. Чтобы Пьорд не видел во мне угрозу, я позволила себя арестовать. Несомненно, он имел глаза по всему городу, а мне требовалось быстрое распространение слуха. Поэтому я пошла на Площадь фонтанов, присоединилась к крикам Красных колпаков, и городская стража на глазах у всех арестовала меня. Как только каждый на площади увидел мое задержание, солдаты утащили меня.

Возможно, самой унизительной частью этой демонстрации являлась ложная причина – истекшее разрешение на работу. Я всегда хвалила себя за правильные записи и часами выстаивала в очереди к клеркам, чтобы обновить все разрешения. Но мы выбрали такую причину для ареста, чтобы не тревожить Пьорда. Бюрократические промахи стали притчей во языцех, а задержание получилось громким и показательным. Арест владелицы ателье за какую-то бумажную ошибку – особенно, той женщины, которую уже обвиняли в причастности к революции, – воспламенял Красных колпаков, но они стали лишь громче возмущаться, чем задавать вопросы. И поэтому Пьорд должен был услышать, что Софи Балстрад повели в Каменный замок.

Квадратное здание служило казармой, бараками для городской стражи и вырезанными в камне подвалами. Я вздрогнула. Подземные камеры были до ужаса холодными. Оттуда никто не мог убежать. Я не хотела бежать, но мысль о том, что меня запрут, как крысу в ловушке, не уживалась во мне.

Только один день. «Нет ничего плохого, с чем бы я ни справилась за один день», – твердила я в пустой попытке уверить себя. Можно было использовать время, чтобы обдумать свой план или попрактиковаться в отмене проклятия.

Однако свет дня быстро покинул камеру. Я не могла шить в смоляной темноте, которая накрыла камеру. Лежа на соломенной подстилке и завернувшись во все одеяла, я сражалась с опасными мыслями. Вот место, которое ожидало меня, – которое было аналогом смертной казни за мое участие в планах Пьорда. От меня требовалось использование магии для влияния на судьбы людей. Но как сильно можно было повлиять на судьбу? И можно ли избежать такого результата? Я сомневалась, что мои сильнейшие чары могли изменить последствия мятежа.

Лежа на холодной подстилке и прислушиваясь к эху в каменных залах, я вспоминала старую историю, которую мать рассказывала нам с Кристосом, когда мы были маленькими детьми. Мне припомнился запах гавани, вливавшийся в окна хижины, которую арендовала наша маленькая семья, и я попыталась игнорировать заплесневевший воздух и миазмы, доносившиеся из других камер. Моей маме нравилось рассказывать истории, доставшиеся ей от ее матери. Этот рассказ был о трех сестрах – самых сильных из когда-либо живших чародеек. Они обитали в лачуге на морском берегу. Так говорила моя мать. Сестры бесплатно налагали чары на шерсть всех женщин, которые приходили к ним. И их чары были такими сильными, что это вызывало гнев богов. Мать не уставала повторять, что история была очень старой – что люди тогда верили во множество богов. И однажды бог моря послал сильную бурю, желая сбросить их лачугу в волны.

Богиня кручения и плетения нашла это нечестным. Она поймала трех сестер в воздухе, приютила их в своем доме и дала хорошую работу. Старшая пряла нити жизни для всех мужчин и женщин. Средняя сестра создавала из этих нитей глобальную сеть связей, объединяя одного человека с другим. А младшая, когда жизнь человека завершалась, обрезала нить.

Я всегда пожимала плечами, слыша эту историю, – особенно в тот момент, когда мать складывала пальцы, как ножницы, и что-то решительно отрезала. Прямо какая-то метафора смерти. Но то была только история – версия мира, в которой Судьба решала все. Этот рассказ был противоречив – к примеру, женщины являлись чародейками и влияли на судьбы людей до того, как стали самой Судьбой. Конечно, наши жизни не определялись тремя женщинами, крутившими, плетущими и что-то отрезавшими.

Я заснула, и мне приснилось веретено с нитью из жидкого света и искрящейся тьмы. Из этой нити создавался прекрасный зачарованный гобелен, и вездесущий Пьорд ползал рядом с ним и обрезал свободные концы позолоченными ножницами.

С первым светом, прокравшимся через настенную решетку на месте окна, я взяла в руку иглу и начала работу. У меня в кармане был швейный набор, который никто не додумался забрать. Поэтому я практиковалась – вышивала проклятия и чары на кусочках ткани и удаляла их снова и снова. Сначала тьма пачкала ткань, а пятна света оставались между стежками. Но я продолжала работу, удаляя чары и проклятия, выводя их из ткани и растворяя в воздухе.

Моя скорость значительно увеличилась, но какая нужна была быстрота, чтобы отменить тысячи стежков, вшитых в королевскую шаль? Я сосчитала часы работы по созданию проклятия и подумала, что мне повезет, если у меня будет на балу минут десять на его удаление. Я почувствовала тошноту.

Еду приносили три раза: несвежий рулет на завтрак, жидкий суп с еще одним несвежим рулетом в полдень и один несвежий рулет с сушеной говядиной на ужин. Наверное, тюремщики имели соглашение с местным пекарем на покупку затхлого хлеба.

Когда Теодор открыл дверь, свет в камере потускнел. Герцог был одет в темный плащ, словно хотел замаскировать свою внешность от любого, кто прошел бы мимо нас. Однако это казалось нелепым, поскольку коридоры оставались пустыми, а двери других камер – закрытыми и запертыми на замки. Я больше всего на свете желала поцеловать его, почувствовать какую-то теплоту после долгой темноты одинокой и холодной ночи. Но у нас не было времени, и Теодора не должны были видеть в этих коридорах – особенно когда он организовывал побег после моего ареста прошлым днем.