Марк Лахлан - Оборотень. Новая жизнь [litres]

– А ну-ка, поднимите свою толстую задницу и уступите место этой женщине!

– Это мой стул, – возразил охранник. – Я специально принес его с собой на случай, если придется ждать. Ждать действительно пришлось, я и жду, – так в чем проблема?

Макс не стал ничего с ним обсуждать, просто выбил стул ногой и столкнул охранника на ступеньки.

И тут же пожалел о содеянном. Испугавшись потасовки, пожилая женщина рванулась вперед и попыталась убежать. Макс с тревогой отметил, что ее ноги закованы в кандалы, в то время как ей требовалось кресло-каталка, а не цепи.

Охранник поднялся с пола и гневно посмотрел на Макса.

– Вы зарабатываете себе определенную репутацию. Думаете, эсэсовец будет стоять, когда перед ним сидят обезьяны? Тьфу! – Он плюнул на пол и, бросив на Макса испепеляющий взгляд, поправил форму. – Вы омерзительны.

Охранник быстро вскинул руку – хайль Гитлер – и исчез. Впрочем, Максу было все равно, куда он подевался: доктор Фоллер взял стул, поставил его на площадку перед лабораторией и жестом пригласил старушку садиться.

Женщина действительно была стара, а не просто так выглядела, и к тому же очень истощена. Она едва стояла на ногах. «Это просто чудо, что она выжила в Заксенхаузене», – сказал себе Макс. Он уже давно не думал, что в концентрационных лагерях с заключенными просто несколько грубовато обращаются. В Вевельсбурге Макс своими глазами видел, как женщину, которая была лет на двадцать моложе этой, забили до смерти только за то, что она не смогла поднять мешок с цементом. Как же удалось выжить там этой даме? Она относилась к разряду пациентов, которых Макс не взялся бы лечить даже при обычных условиях. Он помог бы ей ослабить боль, постарался бы обеспечить комфортные условия существования, но не стал бы тревожить ее хирургическим вмешательством. Этой женщине, должно быть, было уже за девяносто; она и так в любой момент могла умереть от старости.

Макс попытался ее обследовать, но она не давалась, сжимаясь от страха. И ее нельзя было в этом винить. Макс понимал: что бы он ни делал, для этой женщины он был всего лишь еще одним немцем в военной форме, убийцей, запятнанным позором других убийц, в черных сапогах и с изображением черепа и скрещенных костей в петлицах. Хоть Макс и не состоял в СС, он был с ними заодно – просто потому, что не противостоял им. Но как можно было сопротивляться, как можно выстоять против мощного течения истории? Хауссман был прав: время таких людей прошло. Неужели Макс хочет стать первой крысой в истории, которая не бежит с тонущего корабля, а возвращается на него?

Он открыл лабораторию, позвонил оттуда в лагерь и попросил, чтобы ему прислали Михала. Затем завел женщину в каморку и запер ее там, но не потому, что боялся, что она сбежит. Макс опасался, что какой-нибудь праздношатающийся эсэсовский болван, случайно проходя мимо, сделает ее жертвой своих жестоких развлечений.

Макс отправился в столовую за супом и хлебом для заключенной.

Когда он вернулся, Михал был уже в лаборатории вместе с охранником. Макс не мог сердиться на этого мальчика. Таким жестоким его сделала жизнь: он видел смерть дорогого ему друга – и даже, наверное, не одного, а многих. Но Макс решил оставить Михала у себя. Почему? Потому что у него было доброе сердце? Или потому, что ему необходимо было верить и не терять надежду на прощение в этом мире?

Жестокость и насилие все время окружали этого ребенка, и было просто неизбежно, что они коснутся его тем или иным образом: невозможно остаться сухим, стоя под дождем. Поэтому Макс испытывал по отношению к Михалу не злость, а нечто другое – болезненное, тоскливое разочарование.

– А вот и ваш бойфренд, – пробормотал охранник.

– Что?

– Ваш заключенный, сэр.

Макс покраснел. Никому не нравится быть аутсайдером, и на какой-то миг у него помутилось сознание и он даже пожалел, что вопрос с его членством в СС затягивается: уж тогда бы он погонял этого умника по двору замка, до тех пор пока у того ноги не сотрутся до щиколоток. Но хотел ли Макс на самом деле стать частью этой грязной своры? С другой стороны, сможет ли он от этого отказаться?

Макс хотел было что-то ответить охраннику, но не смог. Предыдущий охранник был прав: он, доктор Фоллер, зарабатывает себе репутацию. Решено – он присоединится к СС. Тогда, по крайней мере, благодаря своему положению можно будет хоть как-то влиять на ход событий. Возможно, он даже получит должность в Аненербе. Здесь Хауссман ему не конкурент. В голове у Макса промелькнула идея, какими именно медицинскими исследованиями для Рейха он займется, чтобы закрыть свою текущую тему.

Не обращая больше внимания на охранника, доктор Фоллер сказал Михалу:

– У меня для тебя сюрприз.

И открыл дверь лаборатории.

– Это твоя бабушка.

Старушка смотрела на Михала, а он – на нее. Никаких признаков узнавания на их лицах заметно не было.

– Это твоя бабушка? – спросил Макс.

– А сигаретку? – Михал выразительно втянул губами воздух, делая вид, как будто курит, и улыбнулся Максу. Это была широкая, жалобная улыбка ребенка с какой-нибудь сентиментальной картины.

Макс покачал головой. То, что СС снова допустит ошибку, было неизбежно. Тем не менее это было основательным поводом для того, чтобы отменить эксперимент. Теперь ему не придется никого убивать, так что эту оплошность эсэсовцев можно считать счастливой. Но окружавшая его некомпетентность раздражала, а чувство облегчения смешивалось со злостью, из-за того что ему пришлось столько переживать и нервничать.

– Возвращайся в лагерь, – приказал Макс Михалу.

Мальчик удивленно посмотрел на него.

– Сигарету? – спросил Михал. И снова улыбнулся.

Макса уже тошнило от этих постоянных выпрашиваний. Ему захотелось, чтобы Михал исчез с глаз. В своих фантазиях Макс рисовал мальчика своим сторонником, человеком, который поможет ему придумать, как спасти эту пожилую даму, а не алчным маленьким хапугой.

– Ступай! – Макс показал на дверь.

– Сигарету!

Макс поймал себя на том, что уже второй раз за пять минут спускает кого-то с лестницы.

Старушка смотрела на него с тревогой. Макс не хотел ее пугать, но также не хотел торчать в коридоре и поэтому шагнул в свою крошечную лабораторию и закрыл за собой дверь. И едва не выпрыгнул из штанов от неожиданности. Потому что эта женщина с ним заговорила, причем по-немецки. Максу сказали, что она полька, и она не походила на человека, который посещал школу, где преподают иностранные языки.

– Почему я здесь? – спросила женщина.

Макс почувствовал, что ему на глаза навернулись слезы, и смахнул их рукавом. В поисках опоры он прислонился к стене и на всякий случай еще и схватился рукой за подголовник смирительного кресла.