Марк Лахлан - Оборотень. Новая жизнь [litres]

– Вы говорите на немецком? – прошептал он.

Женщина подалась вперед. Она заметила слезы в его глазах и была озадачена.

– Мы много путешествовали по Германии, пока к власти не пришли нацисты.

Макс понимающе кивнул. Значит, она все-таки цыганка.

– Почему я здесь? – Ее голос глухо шелестел, будто пересыпающийся песок.

– Мы думали, что этот мальчик – ваш внук.

Женщина, похоже, удивилась:

– Так вы занимаетесь воссоединением семей?

– Нет, тут кое-что другое.

– Вы чем-то озабочены.

Она говорила с таким видом, словно в любой момент ее жизнь могла угаснуть. При этом женщина еще больше подалась вперед и взяла Макса за руку.

– Извините, я не хочу, чтобы мне предсказывали судьбу. Я уже достаточно этого наслушался.

– Мне незачем предсказывать вашу судьбу, чтобы понять, в чем у вас проблема. Вы – хороший человек, попавший в трудную ситуацию. У вас есть жена…

– Откуда вы знаете? – спросил изумленный Макс.

Неужели перед ним ясновидящая?

– У вас на пальце обручальное кольцо.

– А… ну да.

– С последствиями бороться проще, когда ты один.

– Это верно, – согласился Макс. – Все может обернуться для нас очень плохо, если я им не угожу.

– А как вы можете им угодить?

– Я должен продемонстрировать какое-нибудь сверхъестественное явление.

– Что?

– Магию, – пояснил Макс. – Я должен показать им магию.

– Что, здесь? С помощью вот этого? – удивленно спросила цыганка и постучала тыльной стороной ладони по креслу. – С этой штукой никакой магии не показать.

– Да, вы правы, – вздохнул Макс. – Но я должен хотя бы попробовать.

– С этими способностями нужно родиться, – уточнила женщина.

– А у вас они есть?

На секунду у Макса мелькнула безумная мысль. Это может быть выходом! Разве все цыгане не колдуны? Может быть, ему удастся уговорить эту женщину показать какой-нибудь фокус.

– Нет, – ответила она.

Надежда тут же угасла. Однако эта старушка не была бабушкой Михала, это было очевидно. И следует сразу же отослать ее обратно. Но куда? На главную базу, в концентрационный лагерь Заксенхаузен. А Герти, возможно, купит ее пальто, если у цыганки когда-либо имелось таковое.

Макс подумал, что эта женщина в любом случае не жилец. Но это не означало, что убить ее должен именно он. Макс уже поднял трубку, чтобы заказать грузовик, который отвезет ее обратно. Мол, женщина не та, и все, точка, конец истории. С другой стороны, Максу было понятно, что единственное место, где эта цыганка была в безопасности – пусть даже на текущий момент, – это его маленькая лаборатория. Здесь у нее был суп, хлеб и вода. А в машине по дороге обратно не станет ли она объектом издевательств? Приказав вернуть эту женщину в концлагерь, он может тем самым убить ее, подписать ей смертный приговор. Эта цыганка уже попала под шестеренки смертоносной машины, и теперь, по сути, не имело значения, какой именно из зубцов ее убьет.

И все же это сделает не он. Макс не мог ее спасти, но и убивать не станет. Он начал набирать номер транспортного отдела.

– Как удачно, что мы наконец-то застали вас на месте, доктор Фоллер! Вижу, вы не заняты, так что мы сможем компенсировать нашу пропущенную встречу. Прошу вас, начинайте прямо сейчас.

Комнатку наполнил аромат фиалок. Дверь была открыта, и за ней стоял фон Кнобельсдорф. Почему он приехал так рано? Конечно, чтобы поймать его, Макса. Из-за спины фон Кнобельсдорфа выглядывал Хауссман, похожий на черта, сидящего на плече у человека. Правда, фон Кнобельсдорф сам был как черт.

– Вы говорили, что с помощью своего прибора вам удалось снять какие-то потрясающие показания мозговых излучений. Я хотел бы на них взглянуть. Чтобы их регистрировать, нам ведь не нужен человек, который будет их воспринимать, не так ли? Я не ошибся, герр профессор Хауссман?

– О нет! – И Хауссман энергично, как обезьянка шарманщика, закивал головой.

– Начинайте – порадуйте меня. Да поторапливайтесь, чтобы нам не помешала ваша пациентка; судя по ее виду, она в любую секунду может испустить дух.

Женщина дрожала – она уже хорошо знала этот тип нацистов. Макса тоже трясло. Какова была природа того, что требовали от него в СС, к чему все сводилось? К движению руки. Макс попытался заглянуть внутрь себя. И что же в нем должно было остановить это движение? Негласное понятие порядочности, которое он усвоил от своих родителей, шаблон хорошего поведения, который никогда не проверялся на деле. Все это казалось таким зыбким. Ничего опасного. Макс вспомнил свидетельницу Иеговы, отказавшуюся спасти собственную дочь. Откуда она взяла силы? Макс подумал о Герти. Нет, он не может ее подвести.

Если взглянуть на ситуацию с точки зрения фон Кнобельсдорфа, то все было предельно просто: нужно всего лишь правильно разместить объекты эксперимента относительно друг друга. Пила. Его рука. О третьем объекте Макс боялся даже подумать, не то что назвать его, пусть даже про себя. Вспомнилась картина Эля Лисицкого [38] Эль Лисицкий (1890–1941) – советский художник-авангардист. ( Примеч. ред. ) , которую он видел до войны. Просто совокупность кругов и прямых линий. Для Макса все сейчас выглядело примерно так же. Как же называлась эта картина?..

А потом цыганка оказалась пристегнутой в кресле. В петлице фон Кнобельсдорфа сиял отполированный до ослепительного блеска серебряный череп. Он как будто подмигивал доктору Фоллеру. Макс почувствовал, что его рука пришла в движение. А что же детали опыта? Он уже не мог их воспринимать.

Фон Кнобельсдорф стоял так близко к жертве, что это затрудняло движения Макса. Потом он вспоминал, что, пока пилил, стучал эсэсовцу локтем в грудь. А еще Макс четко запомнил, что сказала женщина, когда он начал делать то, что должен был делать.

– Это против тебя. То, что ты делаешь, против тебя.

Макс не понял ее слов, потому что они были произнесены не на немецком. Язык, на котором заговорила женщина, не был одним из тех, что были ей известны, хоть слова она выговорила очень четко. Это было заклинание, дошедшее из Древнего Египта, магическая формула врачевательницы Песешет, жрицы Сета, бога пустыни, голода и разрушения. Она рассказывала, что эти слова сообщил ей во время медитаций и голодания человек с головой шакала. Магическая фраза передавалась из поколения в поколение, от матери к дочери, пока не дошла до этой старухи.

Цыганка сказала, что не умеет колдовать. Хотя кто может объяснить, что такое колдовство? Оно смутно парит где-то на краю повседневности, как блик солнца на поверхности воды, как нечто неуловимое, что замечаешь мельком периферийным зрением, но стоит перевести на него взгляд, и оно исчезает. Поэтому уметь колдовать цыганка могла не в большей степени, чем уметь мечтать, уметь любить, уметь ненавидеть.