Рик Риордан - Тёмное пророчество [litres]

– А что, быстрее нельзя?! – возмущалась она. – Потяни за какой-нибудь рычаг!

Сзади из-под обломков раздался могучий рык. Плющ зашевелился – Литиерс пытался выбраться на свободу. На дальнем конце платформы появились полдюжины германцев. (Коммод явно покупает этих варваров в императорских экономичных упаковках.) Стражники уставились на орущую кучу обломков, затем перевели взгляд на нас, чух-чухающих прочь. Вместо того чтобы броситься за нами, они принялись разгребать доски и лозы, стараясь вытащить начальника. Принимая во внимание нашу скорость, они, похоже, посчитали, что потом успеют нас догнать.

Калипсо вскочила на подножку и указала на пульт управления:

– Дави на синюю педаль.

– Никогда нельзя нажимать на синюю!

Но она уже вдавила ее в пол ногой. Мы поехали в три раза быстрее: теперь, чтобы нас догнать, нашим врагам пришлось бы перейти на легкий бег. По мере того как мы набирали скорость, путь становился все более извилистым, колеса скрипели о наружные рельсы. Станция скрылась за деревьями. Слева открылся вид на величественные пятые точки африканских слонов, копавшихся в куче сена. Когда мы проезжали мимо, работник зоопарка нахмурился.

– Эй! – крикнул он. – Эй!

– Доброе утро! – помахал я рукой в ответ, и мы укатили прочь.

Мы продолжали набирать ход, вагоны угрожающе качались. Зубы у меня стучали. В мочевом пузыре булькало. Впереди от основного пути отходил еще один, едва заметный в зарослях бамбука. На указателе было написано по-латински «BONUM EFFERCIO».

– Туда! – завопил я. – «Кое-что хорошее»! Нужно повернуть налево!

Калипсо склонилась над панелью управления:

– Как?

– Там должен быть переключатель, – сказал я. – Чтобы перевести стрелку.

И тут я его увидел, но не внутри паровоза, а впереди, рядом с рельсами – допотопный рычаг. Останавливать поезд, бежать вперед и переводить стрелку вручную не было времени.

– Калипсо, подержи! – я бросил ей сверток с картошкой, стащил с плеча лук и наложил стрелу на тетиву.

Когда-то такой выстрел был бы для меня парой пустяков. А теперь это стало едва ли посильной задачей: нужно было выстрелить на ходу так, чтобы стрела повернула рычаг.

Я подумал о своей дочери Кайле, которую встретил в Лагере полукровок. Я вспомнил, как спокойно и тепло она говорила со мной, когда на тренировке я стрелял из лука ужасно, как смертный. Я вспомнил, как другие ребята из лагеря хвалили меня, когда я выстрелом сразил Колосса Нерона на побережье.

Я выстрелил. Стрела ударилась о рычаг, и он наклонился к земле. Остряки пришли в движение. Мы свернули на боковой путь.

– Пригнись! – крикнула Калипсо.

Прорвавшись через заросли бамбука, мы ухнули в туннель, который был так узок, что поезд едва не касался его стен. К несчастью, наша скорость была слишком высока. Поезд повело вбок, и он заскрежетал о стену, высекая искры. Когда мы вылетели из туннеля, поезд мотало из стороны в сторону. Он заскрипел и накренился – так бывало с моей солнечной колесницей, когда мне приходилось уворачиваться в небе от взлетающих космических челноков или китайского небесного дракона. (Терпеть их не могу!)

– Прыгай!

Я схватил Калипсо – да, снова! – и спыгнул вправо в тот самый момент, когда вагоны завалились налево и сорвались с рельсов с таким звуком, будто армию облаченных в бронзовые доспехи воинов расплющил чей-то гигантский кулак. (Я и сам в былые времена раздавил пару армий.)

Не успел я и глазом моргнуть – и вот уже стою на четвереньках, прижав ухо к земле, будто пытаюсь непонятно зачем обнаружить стадо бизонов.

– Аполлон, – дернула меня за рукав Калипсо, – вставай.

Голова раскалывалась и была тяжелой как никогда, но, кажется, я ничего себе не сломал. Волосы Калипсо растрепались и рассыпались по плечам. Ее серебристая парка была в песке и камешках. В остальном она выглядела нормально. Может быть, причиной тому, что мы остались целы и невредимы, послужило наше – в прошлом божественное – здоровье. Или нам просто повезло.

Мы разбились посреди круглой арены. В паре футов от путей лежал поезд, свернувшись на гравии как мертвая гусеница. Вокруг арены в каменных камерах, закрытых плексигласом, находились животные. Над ними высились три яруса зрительских мест. Над амфитеатром была растянута камуфляжная сетка, как в павильоне с орангутанами, хотя здесь она, скорее всего, была нужна, чтобы крылатые чудовища не могли улететь.

По окружности арены в землю были вбиты колья, к которым крепились кандалы на цепях. Рядом на подставках лежали жуткие приспособления: электрошокеры для скота, укрючины, хлысты, гарпуны.

Холодный ком встал у меня в горле. Я бы решил, что проглотил грифонью картошку, да только чудом уцелевший пакет был все еще в руках у Калипсо.

– Это тренировочная площадка, – сказал я. – Я видел такие раньше. Животных здесь готовят к играм.

– Готовят? – Калипсо бросила хмурый взгляд на подставки с оружием. – Как именно?

– Их дразнят, – ответил я. – Приманивают угощением. Морят голодом. Учат убивать все, что движется.

– Какая дикость! – Калипсо повернулась к ближайшей клетке. – Что они сделали с этими бедными страусами?

Сквозь плексиглас на нас смотрели три птицы, которые дергали головами, наклоняя их то в одну, то в другую сторону. Страусы и сами по себе странные создания, но эти были обряжены в многочисленные ошейники с железными шипами, шлемы с пикой в стиле кайзера Вильгельма, их лапы были обвиты колючей проволокой, как рождественской гирляндой. Стоявший ближе всех ко мне страус ощерился, обнажив втиснутые в его клюв острые стальные зубы.

– Императорские боевые страусы.

Мне показалось, что в груди у меня что-то рушится. Вид этих страусов угнетал меня… угнетали и мысли о Коммоде. Игры, учрежденные им в прошлом, были страшными, но теперь они превратились в нечто еще более ужасное.

– Ему нравилось стрелять по ним. Одной стрелой он мог обезглавить страуса, бегущего во весь опор. А если и это ему наскучивало… – я махнул рукой в сторону перекроенных птиц.

Лицо Калипсо пожелтело от злости:

– Всех этих животных убьют?!

Я был слишком подавлен, чтобы отвечать. Мне вспомнилось, каким был амфитеатр Флавиев во времена правления Коммода – сверкающий красный песок арены, усеянный тысячами тел экзотических животных, зарезанных ради забавы и спортивного интереса.

Мы подошли к соседней клетке, по которой беспокойно ходил большой красный бык с копытами и рогами, отливающими бронзой.

– Это эфиопский бык, – сказал я. – Его шкура неуязвима для любого металлического оружия, как у Немейского льва, только, э-э… бык большой и красный.

Калипсо обошла еще несколько клеток – с аравийскими крылатыми змеями, лошадью, которая, судя по всему, была плотоядной и огнедышащей. (Как-то я хотел запрячь таких в свою колесницу, но с ними столько мороки!)