Юрий Астров - Квинтовый круг [сборник litres]

Гнутый присел возле переднего колеса, Шлеп-Нога пошел вокруг машины.

– Таран, – окликнул Шлеп-Нога, – принеси фонарик в кармашке правого сидения.

Таран достал фонарик и выбрался из машины. Я остался один.

Шлеп-Нога, подсвечивая себе, наклонился возле багажника, чем-то заскрежетал по днищу машины.

– Гнутый, – позвал он, – иди смотри.

И показал подошедшему напарнику то, что удалось вытащить ему из-под колес «Москвича» – похожее на колючую проволоку, только с более длинными шипами.

– Гибрид, – пояснил он, хотя в этом и нужды не было. – Все четыре колеса на ободах.

Реакция Гнутого была мгновенной – разворот на сто восемьдесят градусов (лицом к лесополосе) с одновременным подбрасыванием локтя правой руки вверх (для перемещения кисти с уровня колена до уровня кармана куртки), но я не увидел, успел ли он выхватить пистолет… Со всех сторон к машине метнулись стремительные тени.

Что-то длинное взлетело над капотом, ударившись об него так, что вся машина вздрогнула, и проскользнуло влево. Это Таран, рассматривающий переднее колесо, получил мощнейший удар в челюсть и оказался с другой стороны «Москвича». Сзади, где до этого стояли Гнутый и Шлеп-Нога, вообще была куча-мала. Короткие выкрики (А… а!..У!.. ы!..), глухие удары, словно о мешок с песком, тяжелое дыхание.

Вот и все, подумал я с облегчением, нисколько не сомневаясь, что сейчас кто-то подойдет к машине, откроет дверцу и, наклонив голову, скажет: «Выходите, Евгений Иванович! Приносим извинения, что операция несколько затянулась».

Но подходить никто не торопился, а услышанное меня насторожило…

– Порядок, мать их так! – произнес кто-то, чиркнув спичкой.

– Еще бы одну веревку для этого борова…

– Пришить бы их, да и закопать, как мастера.

– Пусть живут, свои же ребята…

– В гробу я видал таких своих!

– Особенно Гнутого…

– Здоровый мужик. Если бы ты не брызнул ему под нос «черемухи», то повозились бы.

Наконец, как я понял, Гнутый и его команда были перевязаны, и все (человек восемь) столпились возле багажника, попыхивая сигаретами.

– А бабки-то где?

– В машине, где же еще!

– Берем и по тачкам!

Двое отделились от общей массы и подошли к передним открытым дверцам «Москвича». Включили фонарик.

– Вот они, родимые, – сказал один из них, протягивая руку к дипломату, – и приемничек здесь!

Второй в это время направил сноп света на заднее сидение, ослепив меня.

– Кто?! – неожиданно заорал он.

Первый от крика выронил дипломат, но среагировал мгновенно: рука со сжатым кулаком подпрыгнула и фыркнула в мое лицо шипящим, жгучим и ослепляющим облаком…

Мне показалось, что я не очень долго был без сознания. Первое, что ощутил – это тесноту и неудобство позы: лежу скрюченный, будто молящийся мусульманин, зажатый с боков. Затем почувствовал тряску и понял, что нахожусь в автомобиле на заднем сидении, но это уже не может быть «Москвич» Шлеп-Ноги (у того проколоты шины), а тех, кто напал. Значит, меня перетащили.

Мое лицо и шея стянуты зудящей и, кажется, шевелящейся болью. Такое впечатление, что голову по плечи засунули в муравейник. В ребра толкают чьи-то упругие колени, голова моя между передними сидениями. Судя по отблескам света в салоне, за нами следует еще одна машина.

– Здорово ты, Серый, Тарана уделал, тот даже вякнуть не успел.

– Как в кино.

– А этого куда везем?

– К лысому.

– А зачем?

– Хрен его знает. Сказали привезти и все.

– Может быть, он имеет какое-то отношение к мальчику?

– Вполне возможно. Ведьма-то с мальчиком заодно.

– Хорошо, что нам ее не пришлось откапывать: мастер помог.

– Она бы и сама вылезла. Ничего ее не берет.

– Говорят, нужно в целлофановый мешок…

– Наверное, он экранирует.

– Дай сигарету.

Так впервые я услышал про мальчика. Ведьма – это Вита. Она с мальчиком заодно. А я с нею имел контакт. Следовательно, если кто-то неизвестный каким-то образом разузнал о моих взаимоотношениях с Витой, то он мог путем построения не очень сложного умозаключения сделать вывод о моей причастности к какому-то мальчику.

У меня затекли ноги, я попытался шевельнуть ими. Это не прошло незамеченным.

– Я ему дам сейчас понюхать покрепче, – сказал сидящий рядом с водителем и повернулся ко мне боком.

Он достал какую-то плоскую круглую коробочку (как от леденцов), открыл ее и, вцепившись в мои волосы на затылке, приподнял голову, зажал мне лицо чем-то мягким, влажным и пахучим. Я завертел головою, пытаясь освободиться. Сделал вдох, второй… и сознание мое поплыло.

Те, кто хоть однажды просыпался после наркоза, имеют представление, что это за штука, но я не исключаю, да, скорее всего, оно так и есть, что каждый проходит этот этап по-своему. Мне же казалось, что я выплываю из глубочайшего опьянения, когда не знаешь, кто ты, где находишься, который час, и нет ни малейшего желания узнать про это. Сознание мое подключалось к реальности урывками, да и сама реальность поначалу имела вид аллегории: бескрайний зеленый фон с прыгающими по диагонали и в одном направлении красными лягушками.

Окончательно очнулся я в темноте. Лежу на спине на чем-то полужестком, обтянутом дерматином. Что-то слегка потрескивает, словно за стеною сварочным аппаратом накладывают точечный шов. В момент потрескивания тьма слегка разжижается, и сквозь мутную дрожащую пелену проступают плоскости потолка, стен, неясные контуры каких-то предметов. Догадываюсь, что потрескивание – результат проскакивания плазмы в баллоне люминесцентной лампы. И с этого момента отвлеченные понятия уходят в подсознание, а реальность проявляется во всей своей конкретности.

На мне что-то похожее на халат или пижаму. Ноги босы. Зябко. Лицо горит и кажется распухшим, как при малярии. Понятия не имею, сколько сейчас времени. Подношу к глазам левую кисть – часов нет.

Справа от меня раздается плач. Даже не плач, а тихое хныканье, будто через силу. Так хнычет ребенок, пытаясь кого-то разжалобить.

С трудом поворачиваю голову (внутри черепной коробки, казалось, перекатился ком студня), но ничего не разглядел.

– Кто здесь? – спросил я и не узнал свой голос.

Хныканье прекратилось, тишина, только потрескиванье лампы.

Шорох, скрип.

– Ты уже проснулся? – раздалось оттуда, и я не понял – детский или женский это был голос.

– Если спрашиваю, значит, проснулся.

– Мне холодно, – похоже, что голос женский.

– Мне тоже.

– И страшно…

Пауза. Я задаю следующий вопрос:

– Где мы находимся?

– Не знаю.

– Давно здесь?

– Я? Да, как и ты. Нас же вместе сюда привезли. Ты был в первой машине, а я во второй.

– Кто привез, ты их знаешь?

– Одного Шашлычника. Остальные еще не проявились у меня в голове, – и без всякого перехода опять: – мне страшно.