Юрий Астров - Квинтовый круг [сборник litres]

– Чего ты боишься?

– Темноты. А кроме того, мне холодно… можно я посижу возле тебя?

– Можно, – сказал я и подвинулся к стене, освобождая место.

Кто-то прошлепал босыми ногами по полу и присел на край моего топчана.

– Почему здесь так холодно? Ведь лето же.

– Может быть, мы в подвале, – сделал я предположение.

– Скорее всего, – согласились со мною. – Я видела, куда нас привезли: такое старое желтое здание среди кустов и деревьев. Тебя отволокли сюда сразу, а мне какая-то бабуля выдала халат, и затем двое привели сюда. Один приставал ко мне в коридоре.

– И до утра еще далеко, – сказала девушка.

– Ложись рядом, – предложил я, – теплее будет.

Она покорно легла, прижавшись ко мне вздрагивающей от холода спиною. Под голову я подложил ей согнутую в локте руку. Несколько минут лежали молча.

Потрескивание люминесцентной лампы прервалось вспышкой – плазма наконец прорвала слой инертного газа, осветив квадратное помещение размером где-то четыре на четыре метра со стенами, окрашенными зеленой масляной краской. Две дерматиновые кушетки, как в поликлиниках, обитая оцинкованной жестью дверь со смотровым глазком, небольшое зарешеченное окошко под самым потолком. И больше ничего.

– Слава богу, – прошептала моя соседка, поворачиваясь на спину.

Я глянул на ее лицо и резко выдернул из-под ее головы руку.

Рядом со мною лежала Вита…

– Ты чего? – удивленно спросила она…

Если у меня и осталось что-то от наркоза, то мгновенно улетучилось. Я буквально вдавился спиною в стену, стараясь подальше отодвинуться от Виты.

– А… это ты, – спокойно констатировала она и села, опустив ноги на пол, – опять ты… а что у тебя с лицом? Красное такое и распухшее. Пил много?

Ее спокойствие, будничные вопросы, даже то, как она поправила воротник халата мышиного цвета, вывели меня из оцепенения, и я сделал наконец выдох.

– Ты чего стал, как деревянный? – снова спросила Вита, – испугался? Да ты, я вижу, меня не узнаешь, быстро забыл. А только позавчера в гостинице познакомились. Дыма, правда, там много было, и я чумазая…

При этом Вита улыбнулась своим мыслям.

– Но ты же… – наконец выдавил я из себя.

– А… сиганула в окно? Еще бы, когда появился какой-то черт!

– Это был пожарник.

– Пожарник? А я и не сообразила… и ты не задержал.

– Я не успел. Все так быстро. Ну а ты? – подтолкнул я ее вопросом.

– А что я? Шмякнулась с седьмого – вот и все, – весело ответила Вита.

– На что шмякнулась? – продолжал допытывать я.

– Как на что? Ты думаешь, мне там матрац подстелили или натянули брезент? – И засмеялась. – Шмякнулась, как лягушка об асфальт, так, что чуть одного мужика не раздавила. Он был весь забрызган моей кровью, даже худо ему сделалось, минут десять отходил на газоне.

– А ты?..

– Я? – Вита пожала плечами. – Вдребезги. Даже мозги после смывали из шланга.

На миг мне представились серые комочки на взмученной поверхности ерика и мальки, подталкивающие их.

– Ерунда какая-то, – только и смог сказать я.

– Почему ерунда? – Вита плотнее запахнула полы халата, на котором, видать, не было пуговиц. – Как же я в таком случае оказалась на кладбище? – и брезгливо добавила: – Хорошо, что мастер откопал. Противный…

Я изо всех сил сопротивлялся накатывающемуся на меня оцепенению и понимал, что нужно говорить и говорить: молчание было невыносимо.

– Тебя не могли так быстро похоронить, – наконец нашел я хоть какую-то неувязку в этой дикой истории.

– Почему?

– Потому что за сутки это невозможно проделать. Тем более с перевозкой (я чуть не сказал – тела) на тысячу километров.

– И правда… – Вита задумалась.

– И второе, – ободренный ее согласием, я подсел рядом, – как можно упасть на асфальт с седьмого этажа и остаться живой?

– А кто тебе сказал, что я осталась жива?

Меня уже охватил азарт спорщика.

– А это что, привидение? – я ткнул ее в плечо.

– Сейчас-то я живая…

– А тогда?

– Тогда я разбилась насмерть.

– И мастер откопал тебя и оживил?

– Фу, – Виту передернуло, – не говори гадости!

– И у тебя, – продолжал я, повышая голос, – все кости целы и ни одной царапины, кроме ожога на груди?

– Ожога? – Вита раздвинула полы халата и, оттягивая лифчик, осмотрела грудь. Никакого ожога не было.

– Что-то я совсем запуталась, – задумчиво произнесла она и, вспомнив, воскликнула: – да это только сегодня будет!

– Что будет? – не понял я.

– Да ожог, который ты видел в гостинице!

– Каким образом? – опешил я.

– Проволокой… толстой и раскаленной, – ответила Вита, и ее снова передернуло, – сволочь!

– Кто это?

– Да Шашлычник.

Все идет по кругу: сон, пожар в гостинице, отблеск костра на берегу, раскаленный прут, меняющий окраску с белой на вишневую, Вита… да Вита, на ней-то все и зациклилось. И если там, на Голодном острове, я был только поражен удивительным сходством стюардессы и Вики, то на кладбище у меня не было никакого сомнения, что это она. Я не мог разглядеть ее в деталях при свете фар, и хрупкая связь: гостиница – Вита – разбитое стекло – стюардесса – воскресшая Вита (как жизнь – смерть – жизнь) не могла возникнуть у меня в подсознании просто так, без чьей-то подсказки. Но чьей?..

– Откуда ты знаешь, что это произойдет сегодня? – решил я разобраться во всей этой абракадабре до конца.

– Ты же видел? – дотронулась Вита до своей груди и добавила: – В гостинице?

– Видел.

– Ничего ты не видел, – тихо сказала она, – ни гостиницы, ни пожара еще не было. Я уже начинаю приходить в себя и вспоминать… так всегда бывает после перехода. Мне трудно объяснить, но поверь, Шашлычник вновь сегодня будет пытать меня на берегу!

– Но ведь в гостинице мы были позавчера, позавчера! – я опять стал говорить на повышенных тонах, игнорируя ее непонятное упоминание о переходе. – И все это уже было.

– Это только для тебя было, – я видел, как напряглось ее лицо.

– А для тебя?

– А для меня? – Вита тряхнула спутавшимися волосами и почти крикнула: – А для меня нет! Нет!! Потому что я не такая, как ты, как все вы – люди!

И разрыдалась, уткнувшись лицом в мое плечо. И беззащитность обезоружила меня, лишила желания докапываться до чего-то, разбираться. Я видел перед собою только маленькую девочку, которой нужна была моя помощь, поддержка.

– Не надо, Вита, – я обнял ее, вздрагивающую, жалкую, – успокойся, не плачь. Расскажи лучше о себе. Легче будет.

Она перестала рыдать, но еще несколько минут продолжала всхлипывать, по-детски шмыгая носом и приговаривая: «Как мне это надоело! Как надоело!» Но затем успокоилась и с надрывом произнесла:

– А что рассказывать?! Покойница я, мертвечина…

– Какая же ты покойница? – погладил я ее плечо, – живая ты, живая!