Жан-Филипп Жаворски - Неумерший [litres]

На обратном пути мы без колебаний пересекли Брюги, ведь отваживались заходить в чащу Сеносетона уже не в первый раз. Наши вылазки в лес были привычными, хотя о них мы и не рассказывали, боясь, что нас могут отругать. На самом деле эта тайна была частью нашей игры, опасной игры, отчего она становилась ещё более захватывающей.

Всё началось с нашей чрезмерной детской пытливости. Нам с Сегиллосом не давали покоя подношения, которые Банна время от времени оставляла на опушке леса. Она вкладывала в них слишком много души и слишком много печали, что было странно для обыденной требы богам леса. К тому же кто-то выпивал молоко и съедал зёрна – дня через два после подношения старуха возвращалась, чтобы забрать пустую миску. Сгорая от любопытства, мы не раз спрашивали её о том, кому она оставляет угощения, но всякий раз она уклонялась от ответа, ограничиваясь лишь смутными отговорками и размытыми предостережениями, намекая на обитателей леса. Но чтобы угомонить двух маленьких наглецов, нужно было что-то более убедительное. Мы пытались разузнать об этом у всех дворовых. Тауа и Исия, которые прибыли в Аттегию недавно, знали не больше нашего. Рускос, со свойственной ему грубостью, дал нам от ворот поворот и отказался что-либо рассказывать. Даго, который всегда терпел нашу назойливость в своей мастерской, осерчал, что было на него не похоже. Весь оставшийся день он ходил угрюмый, и его горе было настолько ощутимо, что мы не решились расспрашивать его более. На следующее утро мать отвела нас в сторону и хорошенько отчитала, настрого запретив донимать дворовых расспросами.

Встрёпка только разожгла наше любопытство. Наконец нам удалось выудить кое-что из Акумиса. Раньше у него была сестра, которую звали Эната. Он плохо её помнил: она была намного старше. Эната слыла первой красавицей в округе и была гордостью своих родителей. Однажды поутру она пошла забрать лён, который вымачивался в водах Камболата, и с тех пор не появлялась. Её отец вместе с Рускосом обыскали весь пруд, но не нашли её. Сумариос созвал людей на поиски по всей округе, но и это было тщетно. Больше её никто никогда не видел. В тростниковых зарослях они не обнаружили ни следов крови, ни лоскутков одежды – на нападение диких зверей было не похоже. Все решили, что она попала в омут, и ее утянуло на дно. Тем не менее ходили и другие слухи: её мог похитить кто-то из обитателей Сеносетонского леса. Уже не в первый раз люди загадочным образом исчезали рядом с ним… Старая Банна схватилась за этот домысел, как за последнюю надежду – вот почему она регулярно оставляла пожертвования в лесу, не зная толком, приносила ли она их своей пропавшей дочери или же её похитителю.

Эта печальная история оживила наше воображение. Мы очень любили Банну, поэтому вбили себе в голову, что отыщем таинственное существо, принимавшее её подаяния. Мы мечтали застать там прекрасную Энату, по нашему вымыслу, боявшуюся какого-нибудь злого заклятья, и которую мы торжественно вернули бы родителям. Если же вместо неё мы обнаружили бы какое-то злое создание, похитившее её, то выследили бы его до самого логова, где в заточении оно держало узницу.

Мы стали поджидать Банну, чтобы не пропустить её хождений к лесу. Когда она оставляла свои скромные подношения и возвращалась домой, мы, притаившись, как мыши, устраивали засаду в зарослях терновника. Мы томились долгим ожиданием, с трудом унимая своё нетерпение, но всё было впустую! Птицы подлетали и клевали зёрна полбы. Лишь лёгкий бриз колыхал тени в полумраке подлеска. В конце концов ливень, сгустившиеся сумерки или просто скука заставляли нас покинуть укрытие. Спустя некоторое время Банна возвращалась с пустой миской, и мы кусали себе локти за то, что сдались слишком рано.

На опушку все же кто-то приходил. На стволах в нескольких местах была содрана кора, нижние ветви были сильно обглоданы. Кто-то или что-то помечало деревья вокруг места, где старуха оставляла подношения…

Однажды ночью мы помогали Рускосу принимать трудный отёл у коровы. Долгое время мы давили ей на живот, а в это время прислужник пытался вытянуть телёнка, который не мог сам выйти. Когда он наконец родился, Рускос обтёр его соломенным жгутом. Падая с ног от усталости, мы уже плелись к дому, как вдруг мне в голову пришла одна мысль. Я ущипнул Сегиллоса, чтобы растормошить. Он набросился на меня с кулаками, но успокоился, как только я поведал ему свой план. Рассвет был уже совсем близок, а Банна отнесла дары как раз накануне – было самое время пробраться к лесу и проследить за его таинственным обитателем.

Мы вышли со двора, крадучись, словно лисы на охоте. Звёзды уже начинали блёкнуть, травянистые луга, по которым мы шли, утопали в белесой мгле, и вскоре наши браки насквозь промокли от росы. Окутанный предрассветными сумерками, предстал перед нами лес. Едва мы пробрались в заросли, откуда обычно вели дозор, как вдруг услышали треск ломавшихся ветвей: кто-то двигался напролом через подлесок. Мы замерли от страха, сердце бешено заколотилось. Во мраке леса послышалось могучее дыхание, некто задевал листья на ветках высоко от земли, намного выше человеческого роста. До нас донеслись звуки громкого чавканья, пару раз слышались также глухие удары, похожие на стук лошадиных копыт по просёлочной дороге. Затем последовал звон опрокинутой миски.

Небо на горизонте окрасилось розовыми красками. Подернутые туманом окрестности сменили черную мглу на глубокий серый цвет предрассветного утра. И тут мы увидели вышедшего из леса бога. Он был огромным, величественным и диким. Сначала мне показалось, что он был тёмного цвета, но от него исходило какое-то бледное свечение, словно его благородное тело сияло сквозь шерсть. И вдруг я понял! Он был ослепительно белым, но, чтобы избавиться от паразитов, извалялся в грязи, и теперь его грациозный стан покрывали сухие корки глины. Голова с настороженными ушами была горделиво повернута к нам, а лоб был увенчан огромными раскидистыми пантами, с которых клочьями свисал бархат. [77] Панты – рога оленей в период их ежегодного роста, покрыты короткой бархатистой кожей. По завершении роста рога окостеневают, кожа отмирает и спадает. Этот процесс называется линька рогов, или очищение их от бархата.

– Олень! – вскричал Сегиллос. – Великий олень!

Со своим неисправимым безрассудством брат бросился навстречу лесному повелителю. Я стремглав пустился вслед за ним. Крупный рогач был раз в десять больше нас самих. Ему стоило лишь чуть наклонить голову, чтобы вспороть нам брюхо, словно какой-то мешок, и в качестве трофея развесить кишки гирляндами на рогах. А он лишь спокойно дохнул на нас тёплым паром, развернулся и, задевая ветви отростками могучих рогов, скрылся в подлеске. Будто бешеные псы мы устремились за ним. Попытка догнать не увенчалась успехом: едва нырнув под полог леса, я споткнулся о переплетенные корни деревьев и распластался по земле в полный рост. Сегиллос, громко визжа, продолжил бег в одиночку, но большой олень, сделав несколько пренебрежительных прыжков, оставил его далеко позади и растаял в сумерках утра.