Жан-Филипп Жаворски - Неумерший [litres]

– Твой брат и муж были пьяны. Всякое могло случиться.

– Нет, это был не просто поединок. Мой брат ему завидовал: я собиралась покинуть семью и соединить себя узами с туронским принцем, отчего наследство Верховного короля становилось скуднее. Он давно искал причину, чтобы развязать войну между Аварским бродом и Амбатией. И в конечном итоге получил то, чего хотел: подло завладел моей долей власти, вручив туронское королевство одному из своих вассалов. В день моей свадьбы в Лукка он уже просчитал это всё в своей голове.

Поворачиваясь к Кассимаре, моя мать добавила:

– Прислушайся ко мне, принцесса Немоссоса. До тех пор пока ты будешь верно служишь моему брату, он будет с тобою обходителен. Он расположит к себе твоих рабов и амбактов, заручится ласковой дружбой твоего отца, дабы укрепить свои войска и оттеснить врагов. Но в день, когда Элуорикс угаснет, в день, когда слуги станут более преданы твоему мужу, чем тебе, ты встанешь на горький путь. К тому времени ты постареешь, герои и барды отвернутся от твоей залы, наглые воины будут красть твой скот, а муж, вместо того чтобы защитить, приведёт тебя к погибели за любую действительную или вымышленную провинность. Тебе тогда ещё очень повезёт, если ты, как Приттус, сможешь рассчитывать на какого-нибудь влиятельного родственника, который смог бы приютить тебя и защитить от прихвостней Верховного короля.

В воздухе повисло тяжёлое молчание. Арверны, в том числе и весельчак Троксо, сидели, как в воду опущенные. Воины не знали, как себя вести, не в силах разобраться, была ли речь моей матери доброжелательным предупреждением или оскорблением, брошенным принцессе прямо в лицо. Сумариос сделался угрюмым, а Альбиос странным образом не проронил ни слова. Возможно, он усмотрел в словах матери магическое заклятье и искал наиболее подходящую песню, чтобы предотвратить несчастье, которое она предрекала. Наконец сама Кассимара взяла слово:

– Если бы я не была твоей гостьей, – чуть слышно сказала она, – я бы подумала, что ты только что наслала на меня проклятье.

Мать грустно ей улыбнулась.

– Не волнуйся, – ответила она. – Обе мои ноги стоят на земле, а оба мои глаза открыты – я не накликала на тебя беды. Я лишь рассказала о том, что уже происходило.

В ту ночь мы с братом теснились на материнской лежанке, уступив свою кровать принцессе. Мы поступили так из вежливости, а еще из осторожности, ибо наш невинный возраст служил матери щитом от недоброжелателей. Мне никак не удавалось заснуть, я был расстроен трапезой и чувствовал встревоженность матери, которая тоже не могла сомкнуть глаз. Набитый чужеземцами дом словно наполнился иной жизнью. Но я был молод, и в конце концов усталость сморила меня.

Посреди глухой ночи кто-то разбудил меня. Женская рука закрыла мне рот, и сердце бешено заколотилось, ибо сначала я подумал, что мать не хотела, чтобы я закричал от страха, но что-то не сходилось. Ладонь была шершавая и мозолистая, пахла рыбой и оставляла на губах вкус соли.

– Ни слова, – прошептал голос Кассимары. – Следуй за мной. Смотри не разбуди никого!

Она говорила тихо, но в её шёпоте было гораздо больше властности, чем в речах во время вчерашнего ужина.

Когда я открыл глаза, то понял, что почивал один на узкой кровати под колючим пледом, более грубым, чем шерстяные одеяла в Аттегии. Поднявшись, я сразу потерял равновесие и чуть было не ударился о невероятно низкий потолок. Кассимара убрала руку с моего лица, но я продолжал ощущать солоноватый привкус ее мозолистых пальцев. В доме царила мёртвая тишина, но за окном слышалось протяжное завывание ветра. Мне тогда подумалось, что буря поднялась над Сеносетонским лесом.

Я хотел выйти из алькова матери и на полном ходу врезался в стену из сухого камня. Где-то в темноте Кассимара подавила смешок, в то время как меня охватывала паника. Принцесса взяла мою руку и повела за собой. Мы пересекли небольшое тёмное и прохладное, похожее на погреб помещение, затем уверенным движением спутница пригнула мне голову, чтобы я смог пройти под низкой притолокой, и вывела на свежий воздух.

В бездонной глубине ночного неба, среди мерцающей россыпи звёзд бледным пятном светился месяц. У меня резко закружилась голова. Я был не дома: повсюду, куда ни глянь, виднелись необъятные просторы водной глади. Вокруг нас несколько каменных хижин, словно ссутулившись, жались к земле под яростными порывами ветра, а за ними слышался только грохот ночного прибоя. Тёмный силуэт Кассимары едва можно было различить. Платье простенького кроя обрисовывало фигуру девушки туманным ореолом, волосы свободно развевались на ветру, но когда она повернулась ко мне, месяц пролил матовый свет на её чересчур высокий лоб – передняя часть головы была выбрита.

– У тебя мало времени, – сказала она. – Вот, возьми.

Она протянула мне громоздкий предмет, который прижимала к груди. Я схватился за рукоятку длинного меча, непривычно тяжёлого и не такого уравновешенного, как оружие, к которому я привык.

– Я захватила это в Барнаине, – добавила она. – Когда ты завершишь жертвоприношение, нужно будет оставить его рядом с котлом. И только посмей украсть, мы настигнем тебя в море и раздерём в клочья!

Сердце моё сжалось, когда я начал понимать, чего она от меня ждёт.

– Когда ты говорила мне о наказании, – прошептал я, – я представлял себе не это.

– И всё же у нас так принято. Она предсказала, что ты умрёшь в этой войне, и ошиблась. Другого не дано.

– Но я не могу поднять на неё руку. Это же подло.

– Ты ошибаешься. Уже долгое время она ничего для тебя не значит. Она галлицена, а судьба галлицен – это непрерывный цикл, который требует от них освобождения от своего плотского одеяния.

– Но, если я убью её, все отвернутся от меня, и её пророчество сбудется.

– Чтобы тебя смогли убить, нужно сначала, чтобы тебя признали в царстве живых. Но на данный момент ты ничто, Белловез, ты ни жив, ни мёртв, в тебе теплится только отголосок твоей души, которой снится сон, там, в ночи твоего детства, которую ты разделяешь с моей сестрой.

Она растянула губы в плутоватой улыбке, которую в этой промозглой ночи я толком не мог увидеть, но хорошо представил её. Согласно законам потустороннего мира, она была Кассимарой, она же была Кассибодуей, и еще кем-то третьим – неуловимым и сильным, кого я уже забыл, но кого мне ещё предстояло встретить. Порывы морского ветра порой доносили до нас скрип колёс и цокот копыт кобылицы, идущей по берегу. Но тут, ворочаясь во сне, мать случайно положила руку мне на плечо, и это распугало ночных призраков.

На следующий день гости покинули наш дом на рассвете. После посещения Аттегии они спешили присоединиться к колонне под командованием Агомара в долине Кароса. Возможно, арвернская принцесса просто хотела поскорее покинуть дом, где её так неласково приняли. Когда путники уже были готовы выехать со двора, мать подошла попрощаться с ними. На ней было платье, когда-то роскошное, теперь же немного потрепанное от времени, и драгоценности, некогда свидетельствовавшие о её могуществе. Она сняла с себя большое янтарное ожерелье и протянула его Кассимаре.