Жан-Филипп Жаворски - Неумерший [litres]

– Вот, возьми. В память обо мне.

Принцесса немного смутилась.

– Это очень дорогой подарок, – заметила она, ещё не решив принять его или отказаться. – Ты предоставила мне кров, отказавшись от моей помощи, а теперь ещё и даришь драгоценное украшение. Не подарок ли это на свадьбу, от которой ты меня отговариваешь?

– Нет. По правде говоря, если ты действительно желаешь соединиться узами с Амбигатом, не показывай ему это ожерелье. Прими его не как подарок, а в качестве извинения за мою нечуткость. Кроме того, не в стоимости и не в красоте камней истинная ценность этого украшения. Оно дорого мне, потому что я унаследовала его от матери. Она была единственным человеком на всём белом свете, которого Амбигат по-настоящему боялся. Прячь от него это ожерелье, покуда будешь счастлива. Однако в день, когда твой муж тебя разлюбит, в день, когда он будет искать повод, чтобы избавиться от тебя, надень на себя этот талисман. Он защитит тебя.

После недолгого колебания принцесса приняла подарок. Она держала его кончиками пальцев, любуясь прозрачностью янтаря, в котором отражался утренний свет.

– А оно тяжёлое, – заметила она.

Во мне вдруг шевельнулся обрывок сна: это был тот же голос, только смешанный с морским бризом. И я почувствовал, как ладонь наполняется тяжестью призрачной рукоятки бронзового меча.

После отъезда гостей над Аттегией повисла унылая тишина. Наши прислужники вернулись к привычной работе. Из глубины мастерской Даго слышался прерывистый звон металла; на пороге своего дома Банна обмазывала смолой внутреннюю часть новых горшков; Тауа, согнувшись, тяпкой окучивала кусты бобов; Рускос с косарём в руке плёл из тополиных прутьев перегородку в новом сарае. Мы с братом и Акумис помогали ему на свой лад, разминая ногами глину с соломой для самана, но это занятие было лишь поводом для бурного веселья, суть которого заключалась в том, чтобы бросаться друг в друга кусками глиняного месива.

Солнце стояло уже высоко, когда вдруг залаяли собаки. Вынырнув из тростниковых зарослей Камболата, долговязый старик нёсся вскачь по нашему лугу, взмахивая руками при каждом прыжке. Он промчался так до самого двора. Мы встречали его радостными возгласами и шутками, ведь к нам вновь пожаловал Суобнос. Однако на этот раз его привычная приветливость куда-то улетучилась. Запыхавшись от бега, он согнулся, упёр руки в колени и никак не мог отдышаться – его тощая грудь ходила ходуном. Из-под копны всклокоченных волос сверкали глаза, он вращал ими в разные стороны, как будто ища кого-то среди нас.

– Уже уехала? – спросил он.

– Кто уехал? – удивилась Банна.

– Прекрасная наездница! Уехала?

– Принцесса? Давно уж двинулась в путь!

Глубокое огорчение отразилось на физиономии скитальца, и в отчаянии он стал заламывать себе руки.

– О, горе мне! – воскликнул он. – Я так и знал! Опять ничего у меня не вышло!

– Чего не вышло? – вмешался Рускос.

– Догнать её! Я опять не смог! Я видел, как она подъезжала в окружении воинов! Я боялся, что они прогонят меня! Я прождал слишком долго!

– Тебя-то, шелудивого? – съехидничала Тауа, не отрываясь от прополки огорода. – Ещё бы! Тебя уж точно погнали бы поганой метлой!

Все наши прислужники залились громким смехом, но бродяге было не до шуток. В глубине его очей чёрной пустотой разлилось горькое разочарование. Поскольку я все еще был одурманен призрачными тенями из сна, а также был посвящен в тайную игру Суобноса, о которой другие ничего не ведали, я догадывался, что его мучило.

– Ты думаешь, это была она? – спросил я.

– Прекрасная наездница! С королевской поступью! Это запросто могла быть она! Но я стоял слишком далеко и не смог хорошо её разглядеть… Но вы же с ней говорили! Вы-то сами что думаете?

– Это не она! – воскликнул Сегиллос, который наконец понял, о чём речь. – Она шла из Немоссоса. Это Кассимара, дочь Элуорикса, короля арвернов. У неё в услужении был целый кортеж!

Старый бродяга пожал плечами:

– А это, малец, ещё ничего не значит. У неё в запасе уйма трюков, и она заморачивала голову людям и посмекалистей, чем ты да я. Уже не в первый раз одна и та же королева показывается во многих местах одновременно.

– О чём это вы толкуете? – спросила Банна, перестав смеяться.

Добрая старуха догадалась, что это было связано с Сеносетонским лесом, что вызвало у неё недоброе предчувствие. Но никто не соизволил ей ответить.

– А может, ещё получится её догнать, – лихо выкрикнул я.

– Куда уж вам! Твоими коротенькими, как язычки клавесина, ножками да на пару со старыми тростями Суобноса? – подшутил Рускос. – Ушла-то она давненько!

– От наших земель ведёт лишь один путь, – ответил я. – Это дорога до Нериомагоса. Если ей надобно добраться до долины Кароса, то непременно придётся сделать большой крюк. Сначала нужно будет проехать по землям Сумариоса, а затем вниз по Нериосу к Каросу. Если срежем через луг Верноялона, то ещё сможем догнать её после полудня. Суобнос испуганно покачал головой.

– Но ведь там же эти воины, – простонал он.

– Принцессу сопровождает Альбиос. Ты ему нравишься, он возьмёт тебя под свою защиту. К тому же нас теперь связывают с ней узы гостеприимства: это станет тебе оберегом.

– Ты так думаешь? А как же грозные герои и их свирепые псы?

– Мы можем спрятаться в чаще, – предложил Сегиллос, раззадоренный затеей пуститься вдогонку. – Ты сможешь увидеть её, а они тебя нет.

– Я её увижу, а они меня нет, я её увижу, а они меня нет, – заикаясь, повторил бродяга.

– Да и вообще, мы тебя защитим! – провозгласил брат непреклонным тоном.

В мгновение ока мы с Сегиллосом рванули с места, подхватили Суобноса под руки и потащили за собой, он даже отдышаться толком не успел.

– Только через лес не бегите! – прокричала Банна, когда мы уже выбегали за околицу.

Мы не потрудились ей ответить.

Сначала мы бежали по дороге, затем свернули через луг. Одним махом мы перепрыгивали через канавы и заросшие травой бугры, неслись мимо стада пасущихся коров, приветствуя знакомых пастухов. Мчась по меже вдоль полей, мы топтали сорняки, поднимая в воздух облака желтой пыльцы крестовника, но старались всё же огибать полчища колючего молочая. У Суобноса быстро открылось второе дыхание. С годами его лицо покрылось морщинами, волосы поседели, но он до сих пор оставался удалым лихачом. Вскоре он оказался впереди, рассекая траву ретивым бегом молодого длинноногого оленя.

На границе наших земель и земель Верноялона возвышался холм, с высоты которого все окрестности были видны, как на ладони. Мы взбежали на его вершину рысцой и осмотрелись по сторонам. За нахохлившимися соломенными крышами соседней фермы, за выгонами для скота, за лугами и полями мы увидели чёрное скопище крыш Нериомагоса, зябко жавшихся друг к другу за старой покосившейся городьбой. Разрозненные фигурки скота и нескольких крестьян чёрными точками выделялись на фоне зеленых лугов, но всадников и колесниц не было и в помине.