Дмитрий Скирюк - Кукушка [litres]

Усы Родригеса задвигались.

– Тонито, глупая ты бестия, уймись, побойся бога! Это не по-христиански, добрые католики не должны так поступать!

– По-христиански, не по-христиански! – передразнил его Виньегас. – Ведьмы что язычницы – для них свои законы писаны. Да у неё, поди, и мужика-то не было, коли они распутничают с дьяволом – его на всех не хватит. Айда, ребята! Пако, ты как больше любишь, спереди или сзади?

При упоминании нечистого все поспешили перекреститься. Антонио тем временем уже встал и двинулся к дверям, Сальватор, Пако и Хосе-Фернандес направились за ним. Санчес помешкал, но потом махнул рукой, поспешно нацедил себе вина, одним глотком опорожнил кружку и решительно встал.

Родригес в последний раз попытался его образумить.

– Valgame Dios, Санчо, хоть ты остановись – она же на сносях!

Но тот лишь пьяно отмахнулся:

– Тем лучше. Парень прав, Альфонсо, чего ты? В самом деле, что изменится, если её пощупать? А что беременная, de nada – они от этого тока мягче становятся. Да и брыкаться лишний раз не будет. Антонио! Тонито! Caspita… Подождите меня!

Алехандро Эскантадес поддёрнул штаны и двинул в коридор.

– Санчо! Санчо! – в последний раз выкрикнул Родригес и бессильно грохнул кулаком: – Ах ты ж…

Усатый наёмник огляделся, бросил взгляд на спящего десятника, потом на долговязого послушника, который так и сидел за столом, раскрыв рот, схватил его за рясу и притянул к себе.

– Escuchame, muchacho, – прошипел он. – Ты знаешь, где поселили padre-инквизитора? – Аристид сглотнул и закивал так торопливо, что с волос посыпалась перхоть. – Со всех ног беги туда и буди его! Скажи, что дело плохо, что… Ах, caramba, нет времени. Скажи ему, чтоб шёл сюда скорее, mucho-mucho rapido! Ты понял?

– Я не можу, герре солдат, – заныл Аристид, – боюся! Мне будить не велено, все спят ужо…

– Canarios! Вот это видел? – Солдат потряс перед лицом послушника мосластым жёлтым кулаком. – Весь нос тебе расквашу, харю всю, живого места не останется. Comprendes?

– Камперд… Уй, не надо, не надо бить! Я понял, понял!..

– Так беги!

Сшибая со стола тарелки и кружки, Родригес вытолкал трясущегося юнца за дверь, наподдал сапогом, а сам, не медля ни секунды, поспешил в дальнее крыло, где содержали пленницу.

Как выглядят глаза у дерева?

Как вообще могут выглядеть глаза у создания, которое глаз лишено по определению?

Травник об этом никогда не задумывался. Он видел в своей жизни множество существ, среди которых попадались очень странные, чурался всякого создания химер в своём воображении, но о растениях знал если не всё, то многое. Он знал, что есть растения, которые передвигаются посредством ветра или воды, как перекати-поле или ряска, или даже сами по себе, как виноград или вьюнок, которые цепляются и лезут. И что есть растения, которые хватают добычу и проглатывают её, как росянка. Так что руки и ноги у деревьев, пусть с некоторой натяжкой, можно представить. Но совершенно невозможно вообразить себе, как выглядит дерево, которое видит ! Первое, что приходит в этом случае на ум, – обыкновенное дупло, затянутое льдом. Второе – глаз, во всём подобный человечьему, то есть подвижный и живой. Однако увиденное травником более всего напоминало смальту или (если брать живое) стрекозиную фасетку, только не зелёную и радужную, а тёмную, как старый мёд или янтарь. «Глаз» у дерева оказалось три – по крайней мере, с той стороны, где травник, их было три, об остальных приходилось гадать: ствол был непомерно толст, ветви терялись в вышине. Углубления с «глазами» окружали кольца морщинистой коры в потёках живицы и напоминали издали следы, которые остаются от обломанных ветвей, но только издали. Движения в них не было, как не было и проблеска мысли, и если в первую минуту травник был уверен, что это – глаза, а не что-то иное, то теперь склонялся к тому, что постоянное напряжение и жажда действия сыграли с ним злую шутку.

Пока Жуга терялся в догадках и мялся в нерешительности, раздался скрип, и по ветвям пронеслось шевеление, хотя ветра по-прежнему не было. В нерешительности травник отступил на шаг, потом устыдился своего малодушия и вернулся обратно. Сердце его колотилось, он пару раз глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Это дерево, сказал он себе. Просто старое дерево. Разговаривать с деревьями не запрещено. Если окажется, что это нечто большее, тогда и будем думать, а пока давай считать, что это всего лишь дерево. Если башни белой цитадели иногда цвели, хотя бы раз в сто лет, одно семечко вполне могло занести сюда. Это многое бы объяснило.

– Кто ты? – спросил Жуга, подойдя к дереву вплотную. Положил ладонь на шершавый древесный ствол и повторил: – Кто ты?

Он не надеялся получить ответ, но тот последовал: кора под ладонью еле уловимо дрогнула, рука ощутила глухую, идущую из глубины векового ствола вибрацию, и раздался голос, более похожий на скрип: « М-мажжай! » Травник от неожиданности вздрогнул. Слово прозвучало и растаяло. Если оно что-то и значило, смысл его остался неясен. Было это слово именем? самоназванием народа или племени? просьбой? возражением? Жуга не знал. Может, это был случайный звук, проистекающий от неких естественных процессов? Загадка громоздилась на загадку. Травник нахмурился, опустил голову и поскрёб в волосах. Хмыкнул. Поднял взгляд и вновь почувствовал неловкость оттого, что у дерева нет лица – обращаться было не к кому. Он вгляделся в тёмный янтарь ближайшего «глаза». Показалось или в самом деле мозолистый валик вокруг него сощурился, будто дерево присматривалось к собеседнику?

Травник выпрямился и приободрился.

– Ты меня понимаешь? – Он повысил голос, словно говорил с глухим. – Эй! Меня зовут Жуга, – представился он и для убедительности опять отступил назад и похлопал себя по груди. – Жуга. Понятно? Я – Жуга. Так меня зовут. Я человек. Мужчина… Яд и пламя, что ещё сказать-то? Я даже не знаю, на каком языке говорить, чтобы ты меня понял. Ты понимаешь по-валашски? Нет? А по-фламандски? – он опять помахал руками. – Дай знать, что ты меня слышишь. Эй!

Он перебирал все языки, какие знал, вплоть до эльфийского, стучал по стволу, махал руками, прыгал, как дурак, но белое дерево упорно не хотело замечать его усилий, а может, просто слишком медленно соображало. Прошло не меньше часа, а результата всё не было, и травник отчаялся. Поразмыслив, он расчистил пятачок земли от листьев и травы и взялся выводить на нём рунические письмена, не без оснований полагая, что сама их древность поможет делу понимания, однако сразу столкнулся с невозможностью изобразить своё имя – звук «ж» в старонорвежском языке отсутствовал, а стало быть, и связанной с ним руны не существовало. Пока Жуга соображал, как обойти эту проблему, обращался к франкскому, перебирал созвучия младшего футарка, голос дерева раздался снова.