Дмитрий Скирюк - Кукушка [litres]

Некоторое время Жуга молча смотрел на неожиданный подарок, затем наклонился, подобрал его и, отступивши, поднял взгляд:

– Чем отплатить тебе?

– Обещай… не обдирать с него коры. И так я дал тебе… достаточно.

Травник постоял в нерешительности, перекладывая новый посох из руки в руку, примериваясь так и этак, затем потянул через голову ремень, на котором висела фляга с вином.

– Спасибо тебе, ясень, – сказал он.

– Не стоит… благодарности.

– Наверное, я был несправедлив к тебе. Прости меня. Я очень спешу. Это правда. Я не могу подарить взамен ничего, что тебе сгодится, разве только это. Э-э… – Он поискал глазами. – Чем ты пьёшь?

– Хуум-ху-хум! – заусмехалось дерево. – И ты зовёшься травником! Пище и воде… рот мой… в моих корнях.

Жуга хлопнул себя по лбу, закивал и опрокинул сосуд. Багряная струя винтом ушла в сырую землю и впиталась без остатка.

Дождь тем временем усилился, густая крона дерева от капель более не спасала; рубаха и рыжая волосня травника были мокры.

– Всё, – Жуга вытряс из фляжки последние капли, заткнул её пробкой, повесил на плечо и встал. Прошёлся пятернёй по волосам. – Пора.

Он сжал пальцы в кулак и вытянул руки перед собой. Прикрыл глаза и зашептал слова заклятий. На сей раз никаких препятствий не было, волшба далась на удивление легко, и травник неожиданно понял: стены! Ну конечно! Стены замка, Белые Валы, – вот что мешало ему колдовать, вот что перехватывало и гасило всякий наговор. Замок впитывал волшбу, как греческая губка воду, всё терялось, тратилось и обращалось в первородный хаос, застывало в искривлённых стенах, в гнутой утвари, в лопнувших оконных сотах, в вызванных тварях…

Теперь ничего этого не было. Текучее зеленоватое сияние облекло холодной призрачной перчаткой одну его ладонь, другую, потянулось вверх до локтя, до плеча. Со стороны могло показаться, что рыжий ведун зажал в руке клубок из молний – те шипели, извивались и пускали искры. Воздух перед ним дрожал. А небо тем временем потемнело ещё сильнее, и можно было лишь гадать, что этому причиной – наговоры травника, погодная волшба старого дерева или просто весенняя гроза. Дождь не накрапывал, но шёл вовсю, с минуты на минуту угрожая превратиться в настоящий ливень. Ещё мгновение – и грянул гром.

– Зане ты сызнова спешишь, – под шорох струй сказало дерево, и было не понять – проговорило оно это с укоризной или восхищением. – Я более не могу помочь тебе деянием… но могу помочь советом.

Человек оглянулся. Отблески зеленоватого сияния ложились ему на лицо, делая его похожим на чеканную бронзовую маску. Крупная дрожь била травника с головы до пят, казалось, он с трудом сдерживает крик.

– Да… вай! – сквозь зубы выдавил он. – Только быстре… е!

Дерево заговорило. Глас его возвысился, гремел и грохотал, перекрывая дождь и ветер.

– Ты потеряешь память, человек, таков мой долг. Внимай: пока ты не заснёшь… ты будешь помнить. Каждый новый сон… отнимет у тебя частицу памяти. Покуда бодрствуешь… не будешь забывать. И каждый наговор, прикосновенье к Бездне… тоже будет приближать тебя к беспамятству! Помни!

Но время разговоров кончилось. Воздух перед травником пошёл разводами и рябью, изрядный кус пространства стал туманен и белёс, потом вдруг лопнул, разошёлся перистыми лепестками, открывая вход в мерцающее нечто , или, может быть, в ничто . Медлить смысла не было. Держа перед собою новый посох, травник шагнул вперёд и растворился в звёздной черноте. Через мгновенье воздух схлопнулся, и лишь издалека до слуха дерева донеслось едва уловимое: «Спасибо…»

– Не за что, – проскрипел Страж Ворот.

Некоторое время холм окутывала тишина, нарушаемая только шорохом дождя и отдалённым громом. Молнии сверкали редко и довольно далеко, на скалах; близ холма не ударила ни одна.

И вдруг послышался топот.

Скользя и оступаясь на крутой тропе, на вершину выскочил единорог – для дерева это выглядело так, будто его забросило сюда боевой катапультой: каскад прыжков, которым он преодолел последние сажени, сделал бы честь любому горному барану или козерогу. Похоже, и его гроза не миновала: белый зверь вымок до последней шерстинки, борода его свалялась, хвост, живот и ноги были выпачканы глиной. Глаза косили, бока вздымались и опадали, на губах белела пена, только рог – витой, сияющий, блестящий – оставался чист и незапятнан.

Зверь взглянул направо, налево и остановил взгляд синих глаз на старом дереве.

«Я опять опоздал…» – с горечью проговорил он.

– О чём сказал? – проскрипело дерево. Янтарные глаза его задумчиво смотрели вверх. Нависший низким куполом небесный свод ещё клубился тучами, но через них уже проглядывали солнечные лучи. Гроза стихала.

«Почему ты его не остановил?»

– Остановил? Зачем? Он сам… захотел.

«Он захотел! – возмутился серебряный зверь. – Что тебе до его хотения? Ты же мог его остановить! Мог, мог! А теперь что? Ты погубишь и его, и нас. Теперь мы не знаем, что будет с нами завтра!»

– Остановка… суть кончина, – философски вымолвило дерево. – Наша ли, его… чья лучше? Кто в силах рассудить? Хуум, хум-хум… Не ты. И в большей степени не я. Пусть всё идёт как идёт… Не цель в меня свой рог… я не девица, коих ты так любишь радовать и исцелять… Забыл, кем ты был раньше?

Единорог топнул ногой, комья грязи пополам с травой полетели во все стороны.

«Ты ничего не понимаешь, глупый белый ясень! – в бессилии сказал он. – Ничего».

Дерево не шевелилось и некоторое время стояло молча, всё так же уставившись в небо. Струйки холодной воды сбегали по стволу, кора блестела, будто смазанная маслом, и это выглядело странно и нелепо, будто модная обновка на старческой седине. На стороне, где травник вырезал кусок, зияла плешь – бледнее бледного. Единорог стоял и никак не мог отвести от неё взгляда.

Наконец последовал ответ.

– Ты тоже ничего не понимаешь, белый зверь… – сказало дерево. – Маж-жай… Лучше взгляни, какой прекрасный дождь. Я десять или двадцать лет не видел гроз… А сейчас, кажется, я даже вижу солнце. Нет, высокий … это ТЫ не понимаешь.

Синие очи единорога вновь уставились на дерево, и посторонний наблюдатель мог бы видеть, как отчаянье и удивление в них постепенно сменяется грустью и задумчивостью.

«А знаешь, – вдруг сказал он, – может, ты и прав».

«Сила сильных – в силе. Слабость слабых – в слабости. Нечасто мне встречались исключения. И всё же думается мне, что оные имеются.