Дмитрий Скирюк - Кукушка [litres]

Этот поток наивных детских аргументов был одновременно трогателен и нелеп, любые доводы разума здесь не имели силы. Эта маленькая, хрупкая беспомощная девочка в глубине души уже была женщиной с железным стержнем бессознательного, чувственного восприятия мира. Она действительно была живая , как она сказала, но живая не в том смысле, что дышала и ходила, а в другом, глубинном чувстве жизни (а значит, и смерти), которое доступно женщине и больше никому. Она могла почувствовать, но не могла понять. В ней закипала просыпавшаяся юность, бурлили чувства, которых она хотела и которых боялась, она выдумывала свою жизнь, но страшилась её постичь. Пустяк в её понимании превращался в трагедию, а трагедия – в пустяк, и в данную минуту мир начинался ею и ею же заканчивался. Всё остальное было пришлым или выдуманным.

Травник был в совершеннейшем смятении.

– Девочка, послушай… Это же не значит, что я вечно должен быть рядом!

– Конечно, нет! Только я всё время боюсь, что однажды ты не придёшь.

– Есть способы, – неуверенно сказал Жуга. – Я бы мог… хм…

– У меня никого нет.

– Хочешь, я поговорю с хозяевами?

– Меня вообще тогда возненавидят.

Вновь повисла пауза.

– Дурацкое положение, – пробормотал Жуга и дёрнул себя за волосы.

Девица, конечно, была неправа. Травник знал немало людей, которые всё время жили под угрозой смерти: люди с астмой, люди с язвой, с грудной жабой, с больным сердцем. Наконец, солдаты (хотя мужчины всё-таки не женщины, у них другое отношение к жизни и к смерти). Но все они жили и ценили каждое мгновенье этой жизни, а при неизбежности смерти принимали её как должное. Или не принимали, но всё равно – жили! А здесь всё обстояло много лучше. Девушка знала, откуда исходит опасность, знала, как от неё уберечься. И всё равно боялась. Потому что маленькая, потому что слабая, потому что одна. Потому что каждый из нас иногда бывает небрежен.

Потому что однажды найдётся подонок, который поймает тебя и насильно ужалит пчелой.

Можно было объяснить ей. Дать совет, помочь, научить, найти заботливых людей, оставить лекарства. Немножко времени, три-четыре дня – и всё можно было поправить.

Но как раз времени и не было. Не было времени. Совсем.

«Я столько лет приходил к ней, – подумал травник, – помогал, но, по сути, было ли то помощью? Она ждала и верила, что я приду, а я даже имени её не помню».

– Как твоё имя? – спросил он.

Девушка подняла глаза. Опустила.

– Сусанна.

– Ах да. Тебя ещё прозвали Крошка Су [94] Су – мелкая французская монетка. .

Та надула губки:

– Мне не нравится это прозвище!

– Я не буду тебя дразнить, – успокоил её травник. – Просто вспомнилось.

– А тебя как зовут?

– Жуга.

– Какое странное имя.

– Ты права, – почесав в затылке, признал травник. – Для здешних мест звучит странновато. Если мы не хотим, чтобы нас нашли, лучше взять какое-нибудь другое.

– Может, Ливен? Или Гильом? Или, может, Иероним?

– Нет, это не подходит.

– Тогда, может, Этьен? Или Тибальт?

Травник с прищуром посмотрел на девушку.

– Не слишком ли рьяно ты за меня взялась? – то ли спросил, то ли укорил он её. – Поумерь пыл, девочка. Да и в любом случае всё это не годится. Ты слышишь, как я говорю? У меня нездешний выговор. С местным именем я привлеку внимание, люди сразу почуют неладное, подумают, что я сыщик или ещё что-нибудь такое. Проще взять какое-нибудь латинское имя, пусть думают, что я монах. При постриге часто дают новые имена.

– А ты монах?

– Нет, это только ряса, сама же видишь: тонзуры нет… Кстати, это мысль: надо будет забежать к цирюльнику. Жалко, ряса бернардинская, они почти не выходят в мир, но я что-нибудь придумаю. Яд и пламя, теперь много чего надо успеть сделать… Ну что ж, – Жуга хлопнул себя по коленям (похоже, он уже всё решил и теперь продумывал маршрут их будущего пути), – раз в Кортрейк нам не надо, двинемся в Лиссбург – я всё равно собирался туда заглянуть. Это займёт у нас дней пять, в лучшем случае четыре. Яд и пламя, многовато, но ничего не поделаешь – ехать нам всё равно не на чем, так что пойдём пешком, якобы я и взаправду монах. О! А назовусь-ка я Якобом! Тем паче скоро день святого Якоба. И насчёт мест врать почти не придётся – скажу, что я из Трансильвании, в последнее время там многие приняли католичество. «Брат Якоб Трансильванский». Как тебе это имя?

Девица уже вполне воспряла духом. Настроение у неё менялось, как погода осенью. Ничего особенного для такого возраста, но травник тем не менее подметил это, и в его душе тихонько зазвенели колокольчики тревоги. «Тот ещё характер. Ох, намучаюсь я с ней, – подумал он. – Впрочем, бог даст, не успею. Однако что-то очень уж везёт мне в последнее время на сумасшедших девок. Не к добру всё это».

– Якоб? – переспросила Сусанна, складывая руки на коленях. – Как будто неплохо! А я тогда…

– А ты останешься как есть, Сусанна, – осадил её травник. – И, пожалуйста, не спорь. Игрушки кончились. Ты даже не знаешь, в какие дела впуталась. Надеюсь, я успею пристроить тебя до того, как обо всём забуду.

– О чем ты забудешь? А в какие дела?

– Любопытство кошку сгубило… Ой, прости. Я не хотел.

Девушка, однако, всё равно надулась. Впрочем, ненадолго.

Пора было поесть и поискать ночлега. Их бегство было столь поспешным, что у них не оказалось ни денег, ни еды, ни тёплой одежды. Свой плащ Жуга отдал девчонке, сам остался в рясе. Но удача улыбнулась им, хотя и уголками губ: монах, которого Жуга ограбил, оказался ушлым малым – вместо грузиков, которые вшивают в платье для придания складкам монументальности, в уголках суконного гарнаша он запрятал мелкие монеты, одна из которых даже оказалась золотой. В придорожной гостинице травник купил ковригу хлеба, маленький дорожный котелок и наполнил флягу кислым прошлогодним вином, а сердобольная хозяйка угостила их вкуснейшим пирогом и подала кусок очень хорошего сыра, испросив взамен благословения. Пришлось благословить, причём отсутствие у травника тонзуры её нисколько не смутило. Вечером Жуга насобирал на лопухах улиток, и эти «устрицы бедноты» вкупе с кореньями, мучной подливой, молодыми побегами папоротников и дикой черемшой составили их ужин. Странник и девочка уже совсем собрались устраиваться спать, как вдруг Жуга насторожился, сел и потянул к себе посох.

– Что случилось? – встревожилась Сусанна.

Травник не ответил, продолжая всматриваться в ночь.

Пологий склон холма с той стороны, где громоздились остатки стены, порос чертополохом, бузиной, куманикой и шиповником – колючими невысокими зарослями, какими зарастают развалины и пустыри. Спрятаться вроде было негде.

– Там кто-то есть, – наконец сказал Жуга. – Сиди тихо, я схожу посмотрю.