Стивен Дональдсон - Внутренняя война. Том 1 [litres]

Есть только один путь к миру. Это путь Истины и Веры. Знание – это Гордыня. Похоть – это Безумие. Только Истина и Вера приносят мир. Правду о том, кто и что мы есть. Вера в то, что мы будем Правдой, станет нашей опорой.

Кламат был озадачен. Он не мог придумать, что бы такое ответить. Несколько дней тому назад он сказал семье Маттуила, что понятие «боги» не имеет для него никакого смысла.

Матт, так жаждущий помочь своему сыну, пристально вглядывался в него.

– Я не буду сражаться . – Кламата поразил хриплый голос Маттуила. – Я закончил войну. Я хочу её закончить. И я не буду служить с амиканцами, потому что я видел, что они делают. Они заставляют меня желать их смерти. Я знаю правду о том, кем и чем я являюсь. Но во мне нет веры. Я не могу найти её.

После короткой паузы Матт произнёс:

– Есть и другие пути к вере. – Он говорил уверенно, но мягко и осторожно. – Твоя семья поможет тебе. Любовь твоей мамы. Любовь твоих братьев и сестры. Моя любовь. Мы поддержим тебя, если ты позволишь нам.

Кламат покачал головой. Он выбрал свою роль и теперь не собирался отступать от неё. Так, будто Маттуил вовсе и не озадачил его, он сказал:

– Есть и другие пути к истине . Я не верю, что ты знаешь, кто и что ты есть. Ты и не узнаешь, пока сам не расскажешь об этом. Недостаточно того, что ты не хочешь сражаться или служить амиканцам. Недостаточно того, что ты хочешь мира. Ты не узнаешь правды, пока не расскажешь свою историю. Ты должен услышать, что твоя история расскажет о тебе самом.

– Но жрец… – начал было Маттуил протестующим тоном.

Кламат перебил его.

– Жрец не знает тебя. Расскажи свою историю. Твоя собственная правда может привести тебя к лучшей вере.

Наконец-то Маттуил поднял голову. Кламат увидел в его глазах ярость, презрение и страдание.

– А вы знаете меня? Мы не встречались и более полудюжины раз. Вы друг моего отца, а не мой. Откуда вам знать меня?

Кламат так же спокойно ответил:

– Я знаю, что ты так и не рассказал нам, что случилось.

Внезапно Маттуил вскочил на ноги. Он широкими шагами направился к дальней стороне палатки, стараясь уйти как можно дальше от своих старших собеседников. Он отвернулся, будто хотел удариться головой о стену. Если бы стена была сделана из дерева или камня, юноша наверняка так и поступил бы. Но вместо стены перед ним была старая холстина, слишком мягкая, чтобы причинить боль.

– Я не могу, – сказал он умоляющим тоном. – Это слишком для меня. Нуури…

Он сделал видимое усилие, чтобы остановиться, но он уже начал.

– Вы не знаете нуури. Это маленькие люди, но сильные, сильные, и их никогда не подводит мужество. Они волосатые, а лицами они похожи на росомах. Носят шкуры и меха и вечно грязные. Но их одежда превращалась в лохмотья из-за ударов кнута надзирателя И надзиратель радовался, радовался их боли. Он часто смеялся, когда бил их.

– И в Беллегере есть такие люди. – Голос Кламата был словно выкован из железа. – Точно такие и того хуже.

Но он знал, что Маттуил не слышит его. Юноша проводил часы и дни во власти своих воспоминаний. Теперь он затерялся в них.

– Он делал вид, что бьёт их за то, что они отказываются подчиняться. Я знал правду. Мы все знали её. Он избивал их, потому что причинять им боль доставляло ему удовольствие. Они не подчинялись, потому что не понимали его.

Они говорят на нашем языке. Мы слышали, как они протестовали. Они запутались, они ругались. Они слишком горды, чтобы упрашивать, но они снова и снова говорили надзирателю, что не понимают его. Они не умели работать с камнем и рыть землю. Всё, что мы делали, чтобы прокладывать дорогу, каждый инструмент, который мы использовали, – они не понимали этого.

Поэтому их избивали. Когда мой отряд прибыл туда, где они работали, их уже долго били до того. Свежая кровь текла у них по спине и по плечам. Более старые порезы гноились все больше и больше. У некоторых из них были сильные ожоги. Все они пахли заразой.

И тем не менее их заставляли выполнять самые трудные задачи. Поднимать самые тяжёлые камни. Переносить их. Рыть ямы, когда для работы требовалось больше камня, или когда не хватало отхожих мест, или когда их надзиратель просто хотел воспользоваться своим кнутом.

Нуури не могли убежать. Нас всех охраняли. Повсюду были солдаты. Амиканские солдаты. Всякий раз, когда какой-нибудь нуури заболевал, когда он не мог стоять от слабости, солдаты бросали его в уборную и оставляли там.

Не двигаясь, Матт напряжённо слушал своего сына. Но Кламат не обращал внимания на своего старого друга. С суровой властью в голосе он сказал Маттуилу:

– Давай, договори до конца. Расскажи всё это. Ты должен рассказать.

Шёпот Маттуила был похож на вопль.

– Я должен был убить этого надзирателя. Мне следовало так поступить. Он заслуживал смерти. Каждый беллегерец должен был восстать против него. Но там было так много солдат. Когда надзиратель смеялся, они смеялись вместе с ним. Мы все были трусами. Я был трусом. Я должен был убить его.

И тут сын Матта и Матты сломался. Закрыв лицо, он зарыдал. Увиденное на строительстве дороги вырывало из его груди глубокие, мучительные всхлипы, он никак не мог остановиться.

Его отец приблизился к нему. Лицо старого воина было мрачнее тучи. Он обнял сына. Со слезами в голосе он мог только снова и снова повторять: «Сын мой. Мой сын». Но потом всё же произнёс:

– Если бы вы восстали – если бы вы попытались защитить нуури, – эти солдаты убили бы вас. Кому бы от этого стало лучше? О мой сын, они бы убили каждого восставшего беллегерца. Кому бы от этого стало лучше? Что бы из этого вышло?

Генерал Кламат знал ответ. Ничего бы не вышло. Маттуил не смог бы остановить происходящее. И после кровопролития, после взаимного убийства беллегерцев и амиканцев, никто не избежал бы последствий. Это подорвало бы союз двух королевств.

Дезертировать было лучшим решением.

Кламат покидал дежурное помещение с разбитым сердцем, он вышел из штаба на воздух. Сломав Маттуила, он не мог его утешить. Эта роль принадлежит Матту.

А что могла сделать королева Амики против таких людей, как этот надзиратель, эти солдаты? Что она могла сделать против своего отца-заклинателя?

Кламат был не в настроении разговаривать с королём Бифальтом. Ему хотелось накричать на кого-нибудь, а король вряд ли был хорошим собеседником при таком раскладе. Но Кламат прошёл через «пекла», их было в его жизни не меньше, чем у правителя Беллегера. Жестокие битвы научили его забывать об эмоциях. Позже они найдут себе выход.

Конечно, он мог бы, не боясь, выразить своё возмущение в присутствии короля. Резкий упрёк – вот самое большое наказание, что он рисковал получить от правителя, которому был верным товарищем и сторонником в течение двадцати лет. Тем не менее дисциплина, усвоенная Кламатом во время той старой войны, вошла в его кровь и плоть. У него было что рассказать королю. И если он сохранит спокойствие, то сможет принять и ответ своего повелителя.