Глен Кук - Хроники Черного Отряда: Книги Мертвых [сборник litres]

Их преданность парню меня пугала, когда я задумывался об этом явлении.

Громовол и Аркана поправлялись так же быстро, как и Тобо, – то есть поразительно быстро, но не по волшебству. Постигшая Громовола неудача не сбила с него спесь. Аркана по понятным причинам замкнулась.

Душелов беспокоила меня все больше. Она не только не шла на поправку, но, наоборот, слабела. Спускалась под гору по зловещей тропке, проложенной Седводом.

Многие были за то, чтобы на этом пути ее не задерживать, а может, отправить туда же Громовола, пока он спит. К Аркане тоже никто не испытывал симпатии, хотя тайный народец оправдал ее во всем, кроме расчетливости и махинаций. Иногда, очень редко, мне даже бывало ее жаль.

Я помнил одиночество.

За исключением Громовола, с ней разговаривал только я. А от него девушка отворачивалась всякий раз, когда он открывал рот. В ходе наших нелегких бесед я пытался узнать что-нибудь о ее родном мире и особенно о Хатоваре. Но ей почти нечего было рассказать. Она в полной мере обладала характерным для молодости безразличием к прошлому.

Шукрат же всячески избегала Арканы. Ей не терпелось врасти в этот мир, стать в нем своей. У меня возникло сильное подозрение, что у себя на родине она была чужой, изгоем – в отличие от Арканы. Возможно, этим и объяснялось отношение Шукрат к соплеменнице.

Жизнь никогда не бывает похожа на равнинную реку, бегущую по прямому и гладкому руслу. Скорее это горный ручей, срывающийся с круч, ворочающий камни и иногда разливающийся сонной заводью, прежде чем выписать внезапный бурный зигзаг.

Нечто в этом роде я высказал Госпоже и Шукрат, осматривая Тобо и проверяя, может ли он опираться на сломанную ногу. Сам он не жаловался на самочувствие и становился все более непоседливым. Обычно это признак того, что пациенту и в самом деле лучше, но не настолько, насколько ему хочется верить. Мы находились в моем госпитале для особо важных персон, где лежали также Душелов и Аркана. Шукрат устроила спектакль, она обхаживала Тобо и в упор не видела соплеменницу. Госпожа застыла на коленях возле сестры, обняв ее за талию. Это продолжалось уже почти час. Поначалу я думал, что моя жена медитирует или впала в какое-то состояние вроде транса. А потом я забеспокоился.

Женщины выглядели как мать и дочь, а не как сестры. Бедная Госпожа. В битвах со временем все люди обречены на поражение. А последние годы были особенно немилостивы к моей любимой.

Сейчас, когда мы стояли лагерем и нам нечем было заняться, кроме как дожидаться выздоровления раненых, Госпожа приходила к Душелов каждый день. А зачем – сама не могла объяснить.

Наконец она очнулась, обернулась и задала мучивший ее вопрос:

– Она умирает?

– Думаю, да, – признался я. – И я не знаю почему. Очень похоже на болезнь, погубившую молодого Ворошка. Даже не представляю, что тут можно сделать. Ревун тоже не знает.

Впрочем, крикливый колдун никогда не славился талантами целителя.

– Наверняка Гоблин с ней что-то сделал, но это не колдовство, – добавил я. – Во всяком случае, не то, которое можно распознать. И не болезнь из известных мне.

В большинстве армий от дизентерии умирает больше солдат, чем от руки врага. И я горжусь, что в Черном Отряде при мне такого не бывало никогда.

Госпожа кивнула и снова вгляделась в сестру.

– Да, тут поработал Гоблин. И нам нужно ее разбудить, чтобы выяснить причину, правда? – Она помолчала. – Ведь этот гаденыш был с нами и в тот день, когда заболел Седвод. Был?

– Увы, да. – Я передал Тобо заботам Шукрат. – Ты с ним полегче, девочка. Или нам придется поставить для вас отдельную палатку.

Тобо покраснел, Шукрат расплылась в улыбке. Я повернулся к Аркане:

– Ну а ты уже готова снова начать карьеру танцовщицы?

– Для тебя в жизни нет ничего серьезного?

Она застала меня врасплох. Меня редко обвиняют в таком грехе, как легкомыслие.

– Абсолютно ничего. Из жизни никто не уйдет живым, так что не стоит относиться к ней без юмора.

Эти слова любил повторять Одноглазый. Я наклонился к ней и прошептал:

– Что, уже с утра паршиво? Понимаю, переломы – не шутка. Сам несколько раз кости ломал. Но все же попробуй улыбнуться. Худшее для тебя уже позади.

В ответ она скривилась. Худшее все еще сидело у нее в голове. К девчонке может не вернуться душевное здоровье. Когда растешь в оранжерейной среде и принадлежишь к знати, тебе даже не вообразить тех ужасов, которые ждут впереди.

– А ты посмотри на это иначе, детка. Как бы плохо ни было сейчас, всегда может стать еще хуже. Я слишком долго тянул солдатскую лямку, чтобы убедиться: таков закон природы.

– Да как моя жизнь может стать еще хуже?

– Сама подумай. Ты могла остаться дома и там погибнуть. Или пройти через ад. Или стать пленницей Отряда, а не гостьей. А это означает, что каждый твой день мог быть таким же мерзким, как тот, когда ты пострадала. Многие наши парни все еще считают, что ты слишком легко отделалась. И это мне напоминает о другом законе природы. Едва ты покидаешь круг людей, согласившихся считать тебя не такой, как все, ты становишься обыкновенным человеком. Просто телом. Для женщины такая ситуация вряд ли приятна. В Черном Отряде командуют женщины, а значит, здесь ты рискуешь гораздо меньше, чем где бы то ни было.

Аркана ушла в себя, очевидно решив, что я ей угрожаю. Но у меня и в мыслях такого не было. Я просто размышлял вслух. По-стариковски.

– Если тебе нужно на ком-то отыграться, – сказал я ей, – то поставь Громовола первым в списке.

Она – моя единственная связь с девятью десятыми моей жизни, – проговорила Госпожа. – И единственная связь с моей семьей.

Да уж, резки повороты у горного ручья.

– Если каким-то чудом удастся ее спасти, то она, едва оклемавшись, отрежет тебе ноги по колено и заставит плясать на культях.

Тобо хотел что-то сказать, но я велел ему помолчать. Мы уже несколько раз обсуждали судьбу Душелов, и его мнение было окрашено кровью.

– Знаю, знаю. Но всякий раз, когда оглядываюсь вокруг, мне кажется, что ушел кто-то еще и мы становимся все более чужды миру.

– Понимаю. Я сам потерялся во времени после смерти Одноглазого. От моего прошлого ничего не осталось.

О прошлом теперь напоминает только Мурген. Мы с Госпожой избрали свой путь, мы теперь беженцы, бросившие свое место и время. Хотя почему я так поздно этому удивляюсь? Ведь Отряд всегда был тем, чем он и остается, – сборищем утративших родину и надежду беглецов и изгоев.

Я вздохнул. Неужели вскоре начну творить себе другое прошлое ради душевной поддержки?