Джессика Броуди - Небо без звезд [litres]

Дед вряд ли одобрил бы вылазку Марцелла, до рассвета выбравшегося из дворца в лес. Дезертиров генерал ненавидел почти с такой же силой, как и «Авангард».

– Беспутные дураки, – часто повторял он. – Фанатики устаревших обычаев Первого Мира. Они не оценили красоты и упорядоченности нашего Режима.

Лагерь Марцелл обнаружил еще в четвертом месяце этого года, во время одной из поездок, которые не раз заводили его мото в лес. Ничто так не прочищало голову, как брызги тумана на щитке шлема и лозы и сухие ветви, шуршащие по брюху машины. Подобно деду, Марцелл не одобрял дезертиров, но понимал их желание хоть немного пожить здесь, под покровом леса и тумана – вдали от Режима, незамеченными и безвестными.

Только тут можно было по-настоящему остаться в одиночестве. Спокойно поразмыслить, не опасаясь чужих глаз, вопросов, ожиданий.

И только сюда Марцелл мог принести рубашку своего отца.

Поднявшиеся за тучами Солнца перекрасили небо из тускло-черного в мутно-серый цвет. Юноша обошел лагерь по периметру, подбирая и засовывая под мышку самые сухие сучья. Через пять минут он сидел у очага посреди лагеря и складывал хворост пирамидкой.

На Латерре никто, кроме дезертиров, не разводил костров. Но Марцелл сам этому научился. Оказавшись здесь во второй раз, он догадался, зачем нужна была эта неглубокая ямка, заполненная углями, а позже обнаружил в одной хижине коробок самодельных спичек.

Сегодня костер у него разгорелся сразу, и через несколько минут юноша уже смотрел в гудящее пламя. Ему нравилось, как языки огня пляшут, отталкивая друг друга, и выплевывают в сырой воздух шипящие искры. На огонь, на эти его вьющиеся, задиристые язычки Марцелл мог смотреть часами.

Но сегодня у него было более важное дело.

Он вытащил из-за пазухи старую отцовскую рубаху, которую прятал еще со вчерашнего утра. Марцелл сидел в теплом свете огня, но на душе у него было тяжело. Он специально приехал сюда, чтобы уничтожить робу с посланием мятежника. Он должен был ее уничтожить. Надо раз и навсегда доказать себе, что он – не сын своего отца, а преданный внук генерала д’Бонфакона и достойный член второго сословия. Он скоро станет командором Министерства, компетентным и верным Режиму. Он не имеет ничего общего с «Авангардом». И не желает иметь.

«„Авангард“ обещает свободу, но несет только разрушения, кровопролитие и хаос» – так сказал дед на вчерашнем совещании. И был абсолютно прав. Это каким же жестоким и бесчувственным надо быть, чтобы «во имя свободы» взрывать рудники и убивать невинных рабочих? Что за люди приговорили к мучительной смерти двухлетнюю девочку? Неудивительно, что дед Марцелла так беспощадно искоренял террористов «Авангарда». Семнадцать лет сторонники этой организации ухитрялись оставаться невидимками. Этакими призраками. Но теперь они, очевидно, собирают силы, поднимают головы и вполне определенно готовятся нанести новый удар. Если первым их деянием стало убийство Мари Паресс, то каково же будет следующее? Даже представить страшно.

Марцелл встряхнул рубашку, и ткань вновь развернулась перед ним. Свет костра осветил неуклюжие стежки-буквы.

Сообщение.

Забытая Речь.

«Мабель в Монфере. Поезжай к ней».

Он снова грубо скомкал рубаху. Не хотел больше это видеть. Мабель для него умерла. Семь лет, как умерла. Не о чем с ней говорить. Незачем ее видеть. И уж точно нет никаких причин к ней ехать.

Он должен сжечь послание отца. Признать его ненужным, как улетающий в пустоту дым.

Марцелл снова встряхнул рубашку и медленно расправил ее над огнем. Первым занялся заскорузлый обшлаг, за ним рваный рукав. Через несколько секунд огонь охватил половину робы, и Марцеллу пришлось выронить ее, чтобы не обжечь пальцы.

Он как завороженный смотрел в огонь. Языки пламени вставали, обвивая друг друга, дым поднимался над ними серым перекрученным призраком. Огонь пожрал все. Память о трупе отца в морге. Письмо. Воспоминание о том, как звала его на помощь гувернантка, когда полицейские уводили ее из дворца. На несколько мгновений Марцеллу показалось, что с плеч его свалился огромный груз. Впервые с тех пор, как снял рубаху с мертвого тела, он мог дышать свободно.

– Adieu [17] Прощай ( фр .). , – пробормотал юноша, и сам не зная, обращается он к рубахе или к отцу.

Огонь все облизывал и пожирал ткань, пока вся роба не стала черной.

Кроме одной-единственной буквы.

«М».

Вот она. Серая нить: два пика и глубокая долина между ними.

«М – это Марцелл».

И тут что-то в нем оборвалось. Марцелл рванулся вперед, голыми руками попытался выхватить из огня догорающую рубаху. Но пламя было слишком жарким, он опоздал.

Все, никакого письма больше не было.

Рубашки не стало. Она забыта, как и вышитые на ней стежки. Единственные слова, обращенные к нему отцом, превратились в золу.

Марцелл тряхнул головой и поднял взгляд к деревьям над собой. Они как будто стали выше, гуще, сошлись плотнее. Всего минуту назад ему хотелось, чтобы эти деревья укрыли его, защитили от взыскующих глаз деда, спрятали от вездесущего Министерства. А теперь они вдруг обступили юношу слишком тесно. Душили его. Лишали зрение ясности.

После завтрака Алуэтт поспешила в библиотеку, надеясь обогнать сестру Жаке. До начала урока у нее было в запасе несколько минут. В самый раз, чтобы заглянуть в десятый том «Хроник». Принципаль Франсин, заботясь о сохранности книг, каждый вечер запирала библиотеку, поэтому после ужина Алуэтт вернуться сюда не смогла.

Том стоял на том же месте, где она оставила его накануне. Схватив его, Алуэтт подсела к столу. Но едва она открыла полотняный переплет, как в коридоре послышались шаги. Резко выдохнув, девушка захлопнула книгу и, положив ее себе на колени, спрятала под столом.

– Маленький Жаворонок! – воскликнула сестра Жаке, выныривая из-за шкафов. – Вижу, опять раньше всех. Настоящий жаворонок. – Она улыбнулась Алуэтт. – Моя лучшая, любимая ученица.

Алуэтт хотела улыбнуться в ответ, но это далось ей с трудом. Она боялась, что виноватый взгляд выдаст ее.

Жаке с книгой под мышкой расхаживала по тесной библиотечной нише, а пальцы ее играли с металлической именной биркой, которой заканчивалось длинное ожерелье четок на шее. Ее ярко-красные – не по уставу – полотняные туфельки, вечная причина недовольства принципаль Франсин, мягко шлепали по полу. Алуэтт не помнила, чтобы любимая наставница хоть раз провела урок сидя.

Сестра Жаке всегда пребывала в движении.

И в размышлениях.

– О, счастье Солнц! – воскликнула сестра Жаке и с торжеством выложила книгу на стол. При этом глубокая задумчивость на ее лице мгновенно сменилась восторгом. – Наконец-то настало время. На сегодняшнем уроке мы погрузимся в вопрос познания! Это один из самых волнующих вопросов философии. И как тебе известно, он особенно близок сердцам тех, кто пребывает в нашей Обители.