Рейчел Хартман - Серафина [litres]

Когда шум рынка затих и остался слышным только звук шагов, Люсиан Киггз сказал:

– Я хотел поблагодарить вас за помощь с саарантраи тем вечером.

Мне понадобилось мгновение, чтобы вспомнить, о чем он говорит. Встреча с дамой Окра затмила другие события того дня.

Он продолжил:

– Никто больше не смел говорить с Сельдой так прямо – даже я. Я страдал от того же паралича, что и она, словно проблема сама собой решится, если мы все откажемся признавать ее. Сельда говорила, что вы много знаете о драконах. Кажется, она была права.

– Очень мило с вашей стороны, – спокойно ответила я, скрывая узел тревоги в груди. Я не хотела ассоциироваться у него с драконами. Он был слишком проницателен.

– Конечно, возникают вопросы, – сказал он, словно читая мои мысли. – Сельда сказала, что ваше знание берет начало в тех днях, когда отец читал вместе с вами договор. Может, частично это и так, но точно не все. Легкость, с которой вы общаетесь с саарантраи, – ваша способность говорить с ними, не обливаясь холодным потом, не достается человеку просто потому, что тот изучил договор. Я читал этот документ, и он скорее заставляет относиться к драконам осторожно, потому что полон дыр, как дуканахский сыр.

Узел моего волнения стал туже. Я напомнила себе, что сыр провинции Дукана знаменит своими дырками. Принц просто проводил аналогию, а не намекал на Амалин Дуканахан, мою выдуманную мать-человека.

Киггз посмотрел на темнеющее фиолетовое небо, сцепив руки за спиной, словно один из старых педантичных преподавателей, и сказал:

– Я думаю, что это связано с вашим учителем-драконом. Ормой, не так ли?

Я слегка расслабилась:

– Верно. Я знаю его вечность, он практически член семьи.

– Это многое объясняет. Вам легко с ним.

– Он многое рассказал мне о драконах, – сказала я. – Я все время задаю ему вопросы, потому что любознательна от природы. – Было приятно рассказать принцу нечто правдивое.

Улица была такой крутой, что в дороге высекли ступеньки. Он запрыгал по ним впереди меня, как горный козел. В этом районе висели фонари Спекулуса, разбитые зеркала за свечами отбрасывали поразительные пятна света на улицы и стены. Рядом с ними висели колокольчики Спекулуса, в которые позвонил Киггз. Мы пробормотали традиционные слова под эту яркую какофонию:

– Развей тьму, развей тишину!

Теперь казалось логичным вспомнить о просьбе Ормы, раз мы заговорили о нем. Я открыла рот, но не успела ничего сказать.

– Кто ваш святой по псалтырю? – спросил принц без преамбул.

Я думала над тем, что должна была сказать об Орме, так что мгновение не могла ему ответить.

Он посмотрел на меня, и его темные глаза светились в пятнах от света фонарей.

– Вы назвали себя любознательной. Мы, любознательные, обычно дети трех святых. – Он запустил руку в камзол и достал серебряный медальон на цепочке. Он сиял на свету. – Я принадлежу святой Клэр, патронессе прозорливости. Однако не похоже, что вас привлекает тайна, или вы так общительны, что принадлежите святому Виллибальду. Думаю, это святая Капити – рациональная жизнь.

Я удивленно моргнула, глядя на него. Правда, мой псалтырь открылся на святой Йиртрудис, еретичке, но святая Капити была моей второй святой. Близко.

– Как вы…

– В моей природе замечать разные вещи, – сказал он, – мы с Сельдой заметили ваш ум.

Внезапно я почувствовала, что мне жарко от подъема и холодно от его напоминания о наблюдательности. Мне нужно быть осторожнее. Несмотря на его дружелюбие, мы с принцем не могли быть друзьями. Мне нужно было столько всего скрывать, а для него искать было таким же естественным занятием, как дыхание.

Моя правая рука пробиралась под повязку левого рукава и касалась чешуйчатого запястья. Именно такую неосознанную привычку он мог заметить. Я заставила себя остановиться.

Киггз спросил о моем отце, я ответила что-то незначительное. Он попытался узнать мое мнение о педагогических методах леди Коронги, я выразила вежливую озабоченность. Он высказал собственное мнение по этому поводу прямым и нелестным способом. Я держала рот на замке.

Дорога стала ровной, и вскоре мы прошли через барбакан замка Оризон. Стража отсалютовала, Киггз склонил в ответ голову. Я постепенно расслабилась. Мы почти пришли домой, и это интервью завершилось. Гравий скрипел под нашими ногами, пока мы шли по Каменному двору в молчании. Киггз остановился у ступенек и повернулся ко мне с улыбкой:

– Должно быть, ваша мать была очень музыкальной.

Коробка с материнскими воспоминаниями болезненно дернулась в моей голове, словно хотела ответить ему. Я постаралась уйти, не отвечая, просто сделав реверанс. Получилось плохо: я так крепко обхватила себя руками, что едва могла согнуться.

– Ее звали Амалин Дуканахан, не так ли? – спросил он, внимательно наблюдая за выражением моего лица. – Мне хотелось увидеть ее, когда я был маленьким, заинтригованным таинственным первым браком вашего отца, тем, о котором никто не знал, пока вы не появились, как кукушка из часов. Я был там. Я слышал, как вы пели.

Все во мне превратилось в лед, кроме моего колотящегося сердца и коробочки воспоминаний, которая лягалась, как жеребенок, в моей голове.

– Это была моя первая тайна: кем была та поющая девочка и почему советник Домбег так смутился, когда она появилась? – сказал он, его взгляд, казалось, смотрел далеко в прошлое. Его тихий смех вырвался в воздух облачком пара, и он покачал головой, удивляясь своей детской одержимости. – Я не мог отступиться, пока не узнаю правды. Я надеялся, что, возможно, вы незаконный ребенок, как и я, но нет, все было в порядке. Мои поздравления!

Конечно, все было в идеальном порядке. Паранойя моего отца не пропустила ни одной детали – брачный контракт, свидетельства о рождении и смерти, письма, счета…

– Вы ездили в провинцию Дукана? – вдруг спросил Киггз.

– Зачем? – Я потеряла нить разговора. Я чувствовала себя, как арбалет, готовый выстрелить: каждое новое сказанное им слово натягивало тетиву еще туже.

– Чтобы увидеть ее надгробие. Ваш отец заказал красивый памятник. Сам я не поехал, – быстро добавил он. – Мне было девять лет. Семья одного из людей дяди Руфуса жила в Тровербридже, поэтому я спросил его. Он сделал зарисовку. Возможно, она все еще у меня, если хотите посмотреть.

Я не могла дать никакого ответа. Я была в таком ужасе, узнав, что он расследовал историю моей семьи, что боялась того, что могу сказать. Как близко он подобрался? Я была напряжена до предела. Теперь я была опасна. Я помахала последним имеющимся у меня белым флагом:

– Я не хочу говорить о моей матери. Извините меня.

Он нахмурился в тревоге. Он видел, что я расстроена, но не знал почему. Он угадал неправильно: