Рейчел Хартман - Серафина [litres]

– Если я хорошо знакома с исполнителем, то да, – осторожно сказала я, не понимая, к чему он клонит.

Он надул щеки и взглянул на небо.

– Не посчитай меня безумным, граусляйн. Я слишал, как ты играла и раньше, во снах, в… – Он показал на свою светловолосую голову.

– Я не знал, что слишал, – сказал он, – но верил в это. Это как крошки на лесной дороге: я следовал за ними. Они привели меня туда, где я смог построить свою машину и где я не такой, ээ, вилишпарайа … прости, я не очень хорошо говорю на горши.

Его гореддийский был лучше, чем мой самсамийский, но вилишпарайя звучало знакомо. «Парайя», во всяком случае. Я не смела спросить его, был ли он наполовину драконом. Как бы я ни надеялась, что именно это связало меня со всеми моими гротесками, у меня все еще не было доказательств. Я сказала:

– Ты следовал за музыкой…

– Твоей музыкой!

– …Чтобы избежать преследования, – мягко спросила я, пытаясь передать сочувствие и дать ему знать, что понимаю трудности, с которыми может столкнуться полукровка.

Он рьяно закивал.

– Я даанит, – сказал он.

– Оу! – вырвалось у меня. Это была неожиданная информация, и я стала переосмысливать все, что Виридиус говорил о своем протеже, вспоминать, как блестели его глаза.

Ларс уставился на остатки своего обеда, и его снова накрыла вуаль стеснительности. Я надеялась, что он не принял мое молчание за неодобрение. Я попыталась снова разговорить его:

– Виридиус так гордится твоим мегагармониумом.

Он улыбнулся, но не поднял взгляд.

– Как ты вычислил акустику для этого изобретения?

Он резко поднял серые глаза.

– Акустику? Это просто. Но мне нужно что-то, чтобы писать. – Я вытащила маленький угольный карандаш – инновация драконов, редкая для Горедда, но очень полезная, – из кармана своей накидки. Его губы дернулись, на них появилась легкая улыбка, когда он начал писать уравнение рядом с собой на балюстраде. У него кончилось место – он писал левой рукой – поэтому Ларс встал на перила, балансируя, как кошка, и писал, склонившись над ними. Он изобразил диаграммы рычагов и мехов, проиллюстрировал резонансные качества типов дерева и объяснил свою теорию насчет того, как кто-то может передать звуки других инструментов, манипулируя параметрами волны.

Все повернулись, чтобы посмотреть на этого огромного и неожиданно грациозного мужчину, балансирующего на балюстраде, согнувшегося над письмом, периодически бормочущего что-то о своем мегагармониуме на самсамийском.

Я широко улыбнулась ему и поразилась, что кто-то может испытывать такую искреннюю страсть к машине.

Группа придворных на лошадях приблизилась к мосту, но им оказалось сложно пересечь его, пока все торговцы и горожане смотрели открыв рты на проделки Ларса. Джентльмены устроили потасовку на лошадях, люди убирались с их пути, чтобы не пострадать. Один придворный в дорогих черных одеждах бил замешкавшихся ротозеев хлыстом.

Это был Джозеф, граф Апсиг. Меня он не заметил, но его внимание было направлено на Ларса.

Ларс наткнулся на свирепый взгляд графа и побледнел.

Гореддийцы считают, что самсамийский звучит нецензурно, и тон Джозефа и язык его тела не оставляли сомнений. Он направился прямо к Ларсу, жестикулируя и крича. Я знала слова «дворняжка» и «ублюдок» и отгадала смутные половинки составных слов. Я взглянула на Ларса, боясь за него, но он стоически выслушал оскорбление.

Джозеф подвел лошадь прямо к балюстраде, отчего Ларсу было трудно удерживать равновесие. Граф понизил голос до злобного шепота. Ларс был достаточно силен, чтобы скинуть худощавого Джозефа с лошади, но ничего не сделал.

Я огляделась в надежде, что кто-то придет Ларсу на помощь, но никто на заполненном людьми мосту и шага не сделал, чтобы помочь. Ларс был моим другом, хотя я и знала его всего два часа. Я знала Громогласа пять лет, и он был моим любимчиком. Я подошла к лошади и похлопала по обтянутому черным колену графа Апсиги, сначала осторожно, а затем сильнее, когда он проигнорировал меня.

– Эй, – сказала я, словно могла разговаривать с графом в таком тоне. – Оставьте его в покое.

– Это не твое дело, граусляйн, – огрызнулся Джозеф поверх своего накрахмаленного воротника. Его бледные волосы падали ему на глаза. Он развернул лошадь кругом, отпихнув меня. Ненарочно, возможно, разворачиваясь, лошадь крупом столкнула Ларса в ледяную воду.

Тогда все побежали – некоторые – к берегу реки, другие – обратно, чтобы увеличить расстояние между собой и этим беспорядком. Я кинулась по ступеням вниз к пристани. Речные жители уже спихивали лодки и кораклы в воду, вытягивая шесты над волнующейся водой, выкрикивая команды направиться к машущей руками фигуре. Ларс, казалось, умел плавать, но ему мешали одежда и холод. Его губы посинели, и ему было трудно ухватиться за предложенные шесты.

Наконец кто-то подцепил его и направил к берегу, где пожилые речные жительницы вытащили груды одеял со своих барж. Лодочник достал жаровню и забил ее доверху, добавив в пахнущий рыбой ветерок острый запах угля.

Я ощутила, как щиплет глаза. Меня тронул вид людей, объединившихся, чтобы помочь незнакомцу. Горечь, которую я ощущала с самого утра, после происшествия на рынке Святого Виллибальда, растворилась. Люди определенно боялись незнакомца, но все еще обладали великой способностью творить добро, когда один из них…

Вот только Ларс не был одним из них. Он выглядел нормальным, если не брать в расчет рост и массивность, но что находилось под черным камзолом? Чешуя? Что-то хуже? И теперь доброжелательные горожане, которых так легко испугать, собирались снять с него промокшую одежду. Он смущенно избегал руки пожилой женщины даже сейчас.

– Давай, парень, – смеялась она, – не нужно зажиматься. Чего я не видела за свои пятьдесят лет?

Ларс задрожал – так же мощно, как того требовало его крепкое телосложение. Ему нужно было просохнуть. Мне на ум пришло только одно средство спасения, и оно было немного безумным.

Я прыгнула на одну из куч на набережной и закричала:

– Кто хочет услышать песню? – и начала петь а капелла [24] А капелла ( итал . a cappella – «как в капелле») – пение без инструментального сопровождения. «Персики и сыр»:

Люди смеялись и хлопали, большинство смотрели на меня. Ларсу понадобилась минута, чтобы понять: это его единственное прикрытие. Он скромно повернулся к стене, накинув одеяло на плечи, и стал снимать одежду.