Рейчел Хартман - Серафина [litres]

– Посланница передала монету ему после похорон вашего дяди, – продолжила я. – Орма говорит, что она принадлежала его отцу.

– Тогда, скорее всего, так и есть, – сказал он, изучая обратную сторону. – Драконы знают свои монеты.

– Его отец – генерал Имланн, опозоренный и изгнанный за накопление сокровищ.

– За накопление сокровищ обычно не изгоняют, – сказал принц, поджав губы. Даже его тень выглядела скептично.

– Скорее всего, Имланн совершал и другие преступления. Орма не рассказал все в подробностях. – Вот я уже лгала. Это никогда не кончится. – Он считает, что Имланн здесь, в Горедде, и может планировать навредить Ардмагару или устроить какую-то неприятность на праздновании или… он не знает, нечто подобное. Увы, это только расплывчатое предположение.

Люсиан Киггз смотрел то на меня, то на монету.

– Вы не уверены, действительно ли у него есть причина для волнений.

– Да. Я надеялась поговорить с рыцарями, чтобы узнать подробности, которые помогли бы ситуации стать более определенной, если бы Орма узнал в драконе-бродяге Имланна. Я не хотела тратить ваше время на догадки.

Он напряженно наклонился вперед:

– Мог ли Имланн хотеть навредить моему дяде?

Теперь он заинтересовался. Словами не передать, какое это было для меня облегчение.

– Я не знаю. Совет решил, что бродяга имеет отношение к смерти принца Руфуса?

– Совет мало что решил. Половина людей подозревает, что рыцари придумали все это, чтобы устроить неприятности и помешать визиту Комонота.

– А вы что думаете? – настаивала я.

– Думаю, что я собирался поговорить с рыцарями сам, когда узнал, что кто-то уже говорит с ними от моего имени. – Он помахал передо мной пальцем, но это было насмешливое порицание. – Как вы считаете? Они действительно видели дракона?

– Да.

Он поднял бровь.

– Почему вы так уверены?

– Ду-думаю, из-за деталей, которые они смогли и не смогли предоставить. Хотела бы я сказать, что это больше, чем просто интуиция, – я также хотела бы сказать, что умела лгать, и в распознавании у меня тоже был определенный опыт.

– Не отмахивайтесь так просто от интуиции! Я советую своим людям обращать внимание на внутренний голос. Конечно, они ошиблись насчет вас. – Он окинул меня раздраженным взглядом, а потом словно передумал. – Нет, позвольте исправиться. Они были не правы, что поверили, будто я дал вам разрешение говорить с узниками, но они не были не правы насчет вас.

Как он мог все еще хорошо думать обо мне после того, как я так ужасно повела себя? Теплый поток вины прокатился по мне.

– Мне… мне жаль…

– Вы не нанесли никому вреда. – Он отмахнулся от моего смущения. – В действительности все обернулось хорошо. У нас с вами, кажется, одна цель. Теперь, зная это, мы можем помочь друг другу.

Он думал, что я извиняюсь за ложь. Я уже это сделала.

– Я, эм… я также жалею о том, что сказала вам. Вчера.

– А! – Он наконец улыбнулся, и узел тревоги в моей груди распустился. – Вот вторая часть ваших сомнений. Бросьте. Я уже забыл.

– Я была груба!

– И я был оскорблен. Всё как по книге. Но давайте отложим это, Серафина. Мы играем за одну команду. – Я не купилась на такое легкое прощение. Он заметил мое сомнение и добавил: – Мы с Сельдой долго говорили о вас. Она высказывалась весьма красноречиво в вашу защиту.

– Она не говорила, что я колючая?

– Ох, она точно это сказала. Вы такая и есть. – Казалось, выражение моего лица его немного забавляло. – Перестаньте смотреть так сердито. Нет ничего плохого в том, чтобы дать людям знать, когда они наступили на ваш хвост. Нужно лишь спрашивать себя, когда кусаешься и почему?

Кусаться. Хвост. Я сложила руки на груди.

– Сельда заметила, что вы не любите вопросы личного характера, а я точно задавал такие. Поэтому – простите.

Смутившись, я уставилась на ботинки.

Он продолжил:

– В этом случае, думаю, здесь было что-то большее. Вы честно ответили на мой вопрос. – Он довольно откинулся назад, словно решил сложную задачку. – Я спросил, каково быть талантливой, и вы дали прямой ответ: так же как и быть незаконнорожденным! И немного подумав над этим, я понял. Все глазеют на тебя из-за того, с чем ты ничего поделать не можешь и чего ничем не заслужил. Само ваше присутствие заставляет других людей испытывать неловкость. Вы выделяетесь, когда в действительности не хотели бы этого.

Мгновение я не могла вдохнуть. Что-то во мне задрожало, какая-то струна лютни, задетая его словами. И казалось, если я вдохну, она успокоится.

Он не знал правды обо мне, но он почувствовал ее, то, чего не замечал никто другой. И несмотря на это, он считал меня хорошей, полагал, что меня стоит воспринимать всерьез, и его вера на один головокружительный момент заставила меня пожелать стать лучше, чем я есть на самом деле.

Я была дурой, позволив себе почувствовать это. Я была монстром, и это никогда не изменится.

Я чуть не рявкнула на него, чуть не сыграла монстра по-настоящему, так, как только я могу сделать, но что-то остановило меня. Принц не был драконом, холодно наблюдающим за мной. В ответ он предлагал мне правду о себе самом. Она сияла, как бриллиант. Если я выбью этот подарок из его руки, я не получу второго. Я сделала неровный вдох и сказала:

– Спасибо, но… – Нет, никаких но. – Спасибо.

Он улыбнулся:

– В вас есть нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Я замечал это не раз. Какой из порфирийских философов вам нравится больше всего?

Это было настолько нелогично, что я чуть не рассмеялась, но Люсиан продолжал говорить, наконец снова ощутив себя в своей тарелке рядом со мной.

– Вы узнали ту цитату, тем вечером, и я подумал: наконец-то кто-то еще читал Понтеуса!

– Боюсь, не так подробно. У папы был его «Литературный сборник…»

– Но вы читали других философов. Сознайтесь! – Он возбужденно наклонился вперед, упершись локтями в колени. – Думаю, вам нравится Аркиборос. Он так интересовался жизнью разума, что никогда не пытался определить, применимы ли его теории в реальном мире.

– Аркиборос был помпезным ослом, – сказала я, – я предпочитаю Неканса.

– Этого глупого старого сучка! – воскликнул Киггз, хлопнув по ноге. – Он заходит слишком далеко. Если бы все происходило согласно его теории, мы были бы всего лишь бестелесным разумом, парящим и эфемерным, совершенно отделенным от материи этого мира.

– Было бы это так ужасно? – спросила я, и мой голос сорвался. Он снова наступил на личное, или я просто была так чувствительна, что меня задевало все, что угодно, каким бы безобидным оно ни было?

– Я решил, что вы предпочитаете Понтеуса, вот и все, – сказал он, рассматривая невидимое пятнышко на рукаве камзола, предоставляя мне время успокоиться.