Рейчел Хартман - Серафина [litres]

– Я подумала, что ты хотел представить меня ему, как было с Эскар!

– Нет, я задержал тебя, потому что я… потому что хотел, чтобы ты была здесь. Думал, это поможет. – Его глаза расширились, когда он ужаснулся самому себе. – Они правы. Я эмоционально запятнан, и нет спасения.

Я так сильно хотела коснуться его плеча или взять за руку, чтобы он знал, что не один в этом мире, но я не могла этого сделать. Орма отмахнется от меня, как от москита.

Но он взял меня за локоть и хотел, чтобы я осталась. Я боролась со слезами.

– Так ты отправишься домой?

Он посмотрел на меня, словно у меня отвалилась голова.

– В Танамут? Никогда. Дело не просто в удалении «эмоционального мусора», не в моем случае. Рак слишком глубоко. Они удалят все воспоминания о Линн. Все воспоминания о тебе.

– Но ты будешь жить. Magna culpa значит, что, если они найдут тебя, смогут безнаказанно убить на месте. – Папа бы поразился тому, сколько раз за сегодняшний день я изображала юриста.

Он поднял брови.

– Если Имланн смог жить на юге на протяжении шестнадцати лет, думаю, и я смогу продержаться несколько. – Он повернулся, чтобы уйти, а потом передумал. Он снял сережку и передал мне. – Тебе она все еще может понадобиться.

– Пожалуйста, Орма, я уже втянула тебе в такие проблемы…

– В большие я уже не попаду. Возьми. – Он все еще грозно смотрел на меня, пока я не повесила сережку обратно на шнурок. – Ты все, что осталось от Линн. Ее собственный народ даже не произносит ее имени. Я… я хочу, чтобы ты продолжала жить.

Я не могла говорить. Он ранил меня в самое сердце.

Как и всегда, он не попрощался. Вся тяжесть самой длинной ночи года свалилась на меня сейчас, и долгое время я стояла, уставившись в пустоту.

Я не спала всю ночь. Шатаясь, я подошла к кровати.

Обычно я не могу спать днем, но сейчас просто не хотела бодрствовать. Бодрствование не было приятным времяпровождением. Мне было больно, и когда я не беспокоилась о дяде, я не могла перестать думать о Люсиане Киггзе.

Негодующий стук в дверь разбудил меня днем. Я заснула в одежде, поэтому скатилась с кровати и, шатаясь, направилась к двери, едва открыв глаза. Сияющее существо, жемчужное и переливчатое, важно пронеслось мимо меня: принцесса Глиссельда. Человеком, что нежно провел меня к стулу, была Милли.

– Что ты сделала с Люсианом? – закричала Глиссельда, нависая надо мной, уперев руки в бока.

Я никак не могла окончательно проснуться. Я уставилась на нее, не понимая. И что можно было сказать? Что я спасла его жизнь и заставила его ненавидеть меня, и все за один раз? Что я испытывала чувства, которые не должна была, и мне жаль?

– Совет закрыл заседание, – сказала она, расхаживая по комнате, к камину и обратно. – Люсиан рассказал всем нам о встрече с бродягой, о твоей храбрости, убедившей дракона не убивать вас. Вы как пара героев-следователей.

– Что совет решил? – прохрипела я, растирая глаз ребром ладони.

– Мы посылаем группу драконов – маленький ард, как мы его называем, – в деревню под предводительством Эскар. – Он поиграла длинной нитью жемчуга, завязывая ее большим узлом. – Они должны будут оставаться в обличии саарантраи, если только не возникнет чрезвычайных ситуаций. Они начнут с гнездовья грачей как места, где, согласно их информации, Имланн недавно побывал, и попытаются вывести его оттуда.

– Но, видишь ли, что смущает меня. – Она нахмурилась и помахала узлом ожерелья передо мной. – Ты так помогла и столько знала, можно было подумать, что Люсиан будет петь тебе хвалебные оды до Небесного купола. Но нет. Я знаю, что он арестовал тебя по незначительной причине. Он злится на тебя, очевидно же, но не говорит почему. Он заперся в звериной башне. Как мне быть посредником, если я не знаю, в чем дело? Нельзя, чтобы вы ссорились!

Должно быть, я немного покачнулась, потому что Глиссельда рявкнула:

– Милли! Приготовь чай этой бедной девушке!

Чай помог, хотя от него у меня заслезились глаза.

– Глаза слезятся, – сказала я, просто чтобы объясниться.

– Все нормально, – сказала Глиссельда. – Я бы тоже плакала, если бы Люсиан так на меня злился.

Я не знала, что ей ответить. Раньше со мной такого не случалось: я всегда знала, что можно сказать, а что нет, и хотя мне не нравилось лгать, ложь никогда не казалось такой ношей. Я постаралась вспомнить свои правила: чем проще, тем лучше.

– Он злится, потому что я солгала ему.

– Люсиан может быть к такому очень чувствителен, – мудро заметила Глиссельда. – Зачем ты соврала?

Я уставилась на нее, словно она спросила, зачем я дышу. Я не могла сказать ей, что ложь – это то, что делало меня тем, кто я есть. Или что мне хотелось успокоить Киггза, убедить его, что я человек. Я отчаянно желала, чтобы он не боялся меня, потому что знала – там, посреди порывов снега и пепла, я…

Я даже не могла подумать об этом слове, когда его невеста стояла прямо здесь, и это было еще одной ложью. Этому не было конца.

– Мы… мы были так испуганы, встретившись с Имланном, – промямлила я. – Я говорила, не думая, пытаясь успокоить его. Если честно, в тот момент я даже забыла, что у меня есть…

– Я вижу, что ты искренна. Просто скажи это ему, и все будет хорошо.

Конечно, я уже сказала ему об этом так или иначе, и все стало только хуже. Принцесса Глиссельда ступила к двери, а Милли тенью двинулась за ней.

– У вас состоится встреча, и вы помиритесь. Я все устрою.

Я поднялась и сделала реверанс. Она добавила:

– Тебе стоит знать: графа Джозефа вчера весь вечер не было во дворце. Люсиан упомянул о твоих подозрениях, и я заставила его опросить окружающих. Апсига утверждает, что навещал в городе свою любовницу, но не стал называть ее имени. – Казалось, она извиняется. – Я рассказала ему о вашей экспедиции на балу. Он хотел знать, почему Люсиан говорил с тобой. Возможно, это было неправильно.

– Но, – добавила она, снова просветлев. – Теперь мы за ним следим.

Девушки ушли, но Глиссельда остановилась в дверях, подняв палец, словно браня меня.

– Нельзя, чтобы ты и Люсиан враждовали! Вы нужны мне!

Я, спотыкаясь, направилась в другую комнату и снова упала на кровать, когда Глиссельда ушла, жалея, что я не разделяю ее оптимизма. Знала бы она, что я хранила в сердце невысказанным.

Я проснулась в полночь в панике, потому что что-то горело.

Я села прямо или, по крайней мере, постаралась: трясина моего перьевого матраса тянула меня назад, словно монстр пытался поглотить меня. Я была покрыта потом. Занавески у кровати слегка раскачивались, подсвеченные укрощенным огнем камина. Мне приснился сон? Я не могла вспомнить его и знала, что огонь… все еще горел. Я почти могла ощущать дым: я чувствовала его жар внутри моей головы. Что-то происходило с садом гротесков?