Рейчел Хартман - Серафина [litres]

Я чувствую его запах слишком поздно. Отец кусает меня за хвост, чтобы вытащить меня, потом кусает снова, за шею, в наказание.

– Генерал, верните меня в ард, – говорю я, выдерживая еще три укуса.

– Что ты слышала? – рычит он.

Нет смысла притворяться, что я ничего не слышала. Он не воспитывал меня непробиваемой дурой, и мой запах в проходе давно рассказал ему, что я слушаю.

– Что генерал Акара проник к рыцарям Горедда и его действия привели к их изгнанию. – Это меньшее, мой собственный отец является частью предательской группы заговорщиков, строящих козни против нашего Ардмагара. Мне противно произносить это вслух.

Он выплевывает огонь на ледник, из-за чего вход пещеры обрушивается.

– Я мог бы похоронить тебя там заживо. Я этого не сделал. Знаешь, почему?

Трудно все время стоять в подчинительной позе, но мой отец не ждет другого поведения от своих детей и весит в несколько раз больше меня. Но настанет день, когда сила интеллекта будет цениться больше, чем мощь. Это мечта Комонота, и я верю в нее, но сейчас я склоняю голову. Драконы медленно меняются.

– Я позволю тебе жить, потому что знаю, что ты не расскажешь об услышанном Ардмагару, – говорит он. – Ты никому не расскажешь.

– И каково основание для такой уверенности? – Я еще сильнее склоняюсь, убеждая, что не представляю никакой угрозы.

– Твоя фамильная верность и честь должны быть достаточным основанием, – кричит он. – Но ты признаешь, что у тебя нет ни того ни другого.

– А что насчет моей верности Ардмагару? – или его идеям, в крайнем случае.

Отец выплевывает огонь на мои пальцы. Я отпрыгиваю назад, но ощущаю запах горелых когтей.

– Тогда послушай, Линн: мои союзники среди Цензоров говорят, что у тебя неприятности.

Я не получала никакого официального предупреждения, но ждала его. Мои ноздри раздуваются, и я поднимаю шипы на голове в защитной позе.

– Они сказали почему?

– Они собирают доказательства, но неважно, что ты сделала – или кого увидела, или скольких – твое слово против моего. Я назову тебя опасным отклонением.

В действительности я и есть опасное отклонение, но до этого момента я являлась опасным отклонением, которое разрывалось от желания вернуться в Горедд. Больше не разрываюсь.

Мой отец забирается по леднику, чтобы было легче взлететь. Лед ослабел от летнего таяния: куски размером с мою голову сыплются из-под его когтей, летят вниз и разбиваются на осколки. Разрушение повлияло на сам ледник. Я вижу глубокую трещину во льду.

– Забирайся, птенец, – кричит он. – Я отведу тебя к матери. Ты больше не отправишься на юг. Я позабочусь о том, чтобы Кер отменил твои визы.

– Генерал, вы мудры, – говорю я высоким голосом, имитируя щебетание только что вылупившегося детеныша. Я не карабкаюсь, я завершаю вычисления. Я должна задержать его. – Верните меня в ард. Если я не отправлюсь снова на юг, разве не время завести мне партнера?

Отец добрался до вершины ледяного утеса. Он изгибает шею. Мускулы перекатываются под его кожей. За ним поднялась луна, отчего его сияние великолепно. Он пугает. Я сжимаюсь, практически искренне. Мне нужно разобраться еще с несколькими векторами и трением. Станет ли трение другом или врагом? Я незаметно расправляю крыло, пытаясь точнее определить температуру.

– Ты дочь Имланна! – кричит он. – Ты могла бы заполучить любого из генералов, которых видела сегодня. Можешь получить их всех, в каком захочешь порядке.

Трудно заставлять его говорить, когда открываешь рот от удивления. Я отшатываюсь, чрезмерно пораженная, что неестественно для дракона, но мой отец принимает это как должное.

– Я все организую, – говорит он. – Ты не самая сильная самка, но летаешь хорошо, и у тебя здоровые зубы. Для них будет честью соединить свой род с моим. Только пообещай, что разобьешь слабые яйца до вылупления: мне стоило так поступить с яйцом Ормы.

Ох, Орма. Только по тебе я буду скучать.

Я выпускаю быстрый точечный шар пламени, целясь в слабую опору под ледяной стеной. Ее взрыв разрушает баланс. Расщелина за моим отцом ширится, лед кричит, когда от ледника откалывается кусок. Я отпрыгиваю назад, с пути летящего льда, и ползу вниз по леднику, перепрыгивая через булыжники, пока мне не удается взмыть в воздух. Ловлю потоки ветра от падающего ледника и по спирали поднимаюсь вверх. Мне нужно лететь так быстро, как только могу, куда-нибудь прочь, но у меня не получается заставить себя. Я должна увидеть сотворенное мной: это моя боль, я заслужила ее, и я буду носить ее с собой до конца дней.

Это то, что заслуживает каждый из нас.

Согласно моим вычислениям, лед под его теплым телом был слишком мягким и скользким для того, чтобы зацепиться когтями. Он не смог оттолкнуться вовремя. Он забрался обратно в расщелину. Кусок острого льда с вершины, который я не учла в вычислениях, упал на него, придавив крыло. Возможно, проткнул его. Я летаю кругами, пытаясь понять, убила ли я своего отца. Я ощущаю запах его крови, как запах серы и роз, но он рычит и бьется, и я понимаю, что он жив. Я включаю все устройства квигутлов и кидаю их на его тело. Они мерцают в лунном свете. Я решаю, что кто-то может принять их за сокровища с высоты. Его найдут.

Я снова лечу по кругу, прощаясь с Танамутом – горами, небом, водой, драконами. Я разбила свою семью, предала своего отца, нарушила свои обещания, все уничтожила. Теперь я предательница.

Ох, Орма. Держись от него подальше.

Занавески у кровати танцевали призрачную сарабанду в теплых воздушных потоках. Какое-то время я смотрела на них в упор, ничего не видя, ощущая себя выжатой и бескостной.

Каждое последующее воспоминание заполняло пробелы моего непонимания. То первое, такое давнее, насильно взрастило чешую из моей кожи, открыв мне глаза, и разрушило мой мир, возможно, навсегда. Следующее заставило меня ненавидеть бездумный эгоизм матери. Теперь я могла признаться себе в этом. Я завидовала ей после третьего, но теперь… что-то изменилось. Не она – она умерла и не менялась – я. Я изменилась. Я крепко прижала больное левое запястье к груди, осознавая природу этого изменения.

В этот раз я ощутила ее борьбу и почувствовала эхо собственной. Она предпочла папу своей семье, стране, собственному народу, миру, в котором росла. Она любила Орму настолько сильно, насколько мог дракон. Именно это во многом вызвало мое сочувствие. Что касается звенящей пустоты внутри нее – это было мне очень знакомо.

– Я думала, что одна испытываю это, мама, – прошептала я занавескам у кровати. – Я думала, что только я, возможно, немного сумасшедшая.