Рейчел Хартман - Серафина [litres]

Я вздохнула:

– Ладно. Но здесь не только я. Вы можете понадобиться кому-то другому.

Морщинки у ее рта стали глубже.

– Кому другому?

Я открыла и закрыла рот, поразившись, что забыла: она не жила в моей голове. Лишь Абдо видел сад.

– Другие… такие, как мы, – быстро прошептала я.

На ее лице отразился широкий спектр эмоций всего за несколько секунд – удивление, печаль, шок, радость, и закончилось все тем, в чем она особенно была хороша – раздражением. Она стукнула меня своим веером.

– Не могла мне рассказать? Ты имеешь понятие, сколько мне лет?

– Эм, нет.

– Сто двадцать восемь! – рявкнула она. – Вот сколько лет я провела, думая, что я одна. А потом ты, гарцуя, входишь в мою жизнь, чуть не устроив мне припадок, а теперь смеешь сказать мне, что есть и другие. Как много?

– Восемнадцать, если считать вас и меня, – сказала я, больше не смея ничего скрывать от нее. – Но здесь только двое других: волынщик. – Она издала смешок, явно вспомнив его. – И один из танцоров пигегирии. Маленький порфирийский мальчик.

Ее брови подскочили.

– Ты пригласила танцоров пигегирии? Сегодня? – Она откинула голову и рассмеялась. – Что бы еще о тебе ни говорили, ты все делаешь по-своему, с освежающим уверенным упрямством. Мне это нравится!

Она удалилась в цветастую толпу, оставив меня раздумывать над этим комплиментом. Говоря о пигегирии, я же еще не видела труппу. Я поискала:

– Где вы?

– Маленький зал приемов. Нас слишком много для вашей крошечной гримерной.

– Оставайтесь там. Я иду к вам навстречу.

Я проскользнула в коридор и обнаружила двойные двери маленького зала достаточно легко. Я засомневалась, положив руки на медные ручки дверей. Абдо так отличался от всех, с кем я встречалась, – его разум работал подобно моему или разуму Джаннулы, поэтому я немного беспокоилась перед встречей. Как только я увижу его, он останется в моей жизни навсегда, плохо это или хорошо.

Я сделала глубокий вдох и открыла двери.

Меня встретили улюлюканье и взрывные барабаны.

Труппа танцевала, круг в круге, каждый вращался в противоположном направлении. Мгновение я ни на чем не могла сосредоточиться: размытые пятна шарфов, сияющие вуали, коричневые руки и звенящие нити монеток.

Круги открылись, танцоры отошли, вращаясь, по касательной, представив моему взору Абдо в центре круга, в ярко-зеленой тунике и штанах. Он был бос, его руки двигались, словно волны. Остальные танцевали на расстоянии, цепочки и шарфики с кольцами бренчали. Он крутился, широко раскинув руки, бахрома на его поясе образовала в центре ореол.

В первый раз я поняла смысл танца. Я так привыкла, что музыка – способ выражения эмоций, но вот он говорил со мной не разумом, а телом: я чувствую эту музыку в самой моей крови. Вот что значит быть мной, прямо здесь, прямо сейчас, твердая плоть, эфирный воздух, вечное движение. Я это чувствую, и это правдивее правды.

Казалось, Небеса вращались вместе с ним, солнце и луна, само время. Он крутился так быстро, словно застыл на месте. Я могла бы поклясться, что ощутила запах роз.

Со взрывом барабанов он застыл, словно статуя. Я не знала, аплодируют ли порфирийцы, но я прошла вперед и захлопала. Это рассеяло чары. Танцоры улыбнулись и разбили строй, болтая между собой. Я приблизилась к Абдо, который ждал меня со светящимися глазами.

– Это было прекрасно, – сказала я. – Думаю, зрители полюбят вас, хотят они того или нет.

Он улыбнулся.

– Я поставила ваш номер чуть позже в программе, когда людям понадобится нечто такое, чтобы проснуться. Для выступающих есть еда и вода в маленькой комнате к…

– Мадамина! – закричал пожилой мужчина. Мне понадобилось мгновение, чтобы узнать его: это он хотел встретиться со мной после похорон принца Руфуса. Теперь он был одет в шелка. Я решила, что он дедушка, которого упоминал Абдо. – Простите! – сказал он. – Вы приходить сюда, пытаться говорить с Абдо, но он сам говорить не может без помощи. Простите.

– Он… что? – Я не была уверена, что поняла правильно.

Я взглянула на Абдо, который казался раздраженным. Он сделал несколько жестов руками, и пожилой мужчина нетерпеливо ответил жестами. Он… глухой? Если так, то как мог он говорить в саду на таком беглом гореддийском? Наконец он убедил пожилого мужчину уйти, что я посчитала поразительным. Ему было десять, может одиннадцать, но старик относился к нему почтительно.

Как и все танцоры. Он был лидером труппы.

Абдо улыбнулся мне, словно извиняясь, и я услышала его голос в своей голове: « Громоглас и мисс Суетливость. Я знаю, что делать. Я не подведу вас».

« Ты не можешь говорить? » – подумала я в ответ, не желая произносить очевидное.

Он одарил меня печальной легкой улыбкой, откинул голову и открыл рот как можно шире. Его язык, десны, нёбо, все, насколько я видела его горло, сияло серебряной драконьей чешуей.

Ночь длилась вечно и одновременно прошла вспышкой смерча. Киггз расставил охрану повсюду, во всех свободных местах. Несколько из них в штатском периодически нападали на буфетный столик, а другие на сцене пугали моих музыкантов. Королевские кузены и я замечали друг друга, наблюдая за Ардмагаром. Глиссельда танцевала с ним три раза или просто находилась рядом. Дама Окра вовлекла его в легкую беседу рядом со столом закусок. Я стояла за кулисами на сцене, осматривая толпу через щель. Никто не делал ничего подозрительного – ну, принцесса Дион много улыбалась, что было необычно, и сплетничала с леди Коронги, что не было необычно. Граф Апсига танцевал со всеми леди в комнате. Казалось, он вообще не уставал.

Виридиус сидел в инвалидном кресле, и несколько молодых людей постоянно подносили ему вино и сыр. Столько роскошной еды сделает его вспыльчивым и недееспособным на неделю. Я не понимала, почему он считал, что оно того стоит.

Симфонический оркестр удалился со сцены в то время, как Ларс и Гунтард вынесли клавесин для выступления принцессы Глиссельды. Внезапно она оказалась рядом со мной за кулисами, хихикая и хватая меня за руку.

– Я не могу это сделать, Фина!

– Дышите, – сказала я, беря ее за руки, чтобы успокоить. – Не спешите с арпеджио. Пусть павана звучит благородно. Все будет замечательно.

Она поцеловала меня в щеку и вышла в свет, где внезапно превратилась из визжащей маленькой девочки в полную достоинства молодую женщину. Ее платье было голубого цвета Небес, ее золотые волосы напоминали солнце. Она не теряла самообладания, подняла руку, приветствуя зрителей, гордо вскинула подбородок. Я моргнула, но мне бы не стоило удивляться такому спокойному властному поведению. Она все еще училась, но основы как будто давались ей естественным образом.