Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

– Так что ж теперь?

Мы повернули на ту же дорогу, что и прежде, пошли по улицам. Двое на конях, похожие на стражников, проезжали мимо. Мы бросились в дверной проем. Старуха в дверях глянула на меня и насупилась, будто бы я был именно тем, кого она и ждала. Леопард по виду меньше всего напоминал леопарда, даже усы пропали. Кивком он дал знать, что мы можем идти.

– Завтра ночью мы возьмем этого мальца раз и навсегда. Послезавтра мы отправляется в речные земли и забираем наших детей. Еще через день… кто, етить всех богов, знает? – говорил Леопард.

– Я этих белых учеников видел, Леопард. Видел, как они работают. Им плевать на боль других. Это даже не злоба: они попросту слепы к ней. Они просто пресыщены самомнением от своего нечестивого умения. Не от того, в чем смысл его, а от того, насколько новым оно покажется. Я видел их в Долинго.

– У Сестры короля все еще есть солдаты, все еще есть люди, кто верит в ее дело. Дадим ей помочь нам.

Я встал как вкопанный.

– Мы забыли кое-кого. Аеси. Его люди, должно быть, следили за нами на пути в Конгор. Двери – он знает о них, даже если ими и не пользуется.

– Разумеется, дверь. Я ничего не помню.

– Двери. Десять и еще девять дверей, и кровососы пользовались ими не год и не два. Потому и запах мальца в один миг мог быть прямо рядом со мной, а уже в следующий – за полгода пути.

– Он, Аеси этот, за тобой в эту дверь прошел?

– Я только что сказал – нет.

– Почему?

– Не знаю.

– Значит, этот гиенин сучий сын либо охотился за вами в Миту или Долинго, либо, может, дурашка со своим войском нашел, что искал, такого и боги не высрали бы в Мверу. Никого от Короля в Конгоре нет, Следопыт, ни королевского каравана, ни батальона. Городской глашатай возгласил, что Король отбывает в день, когда мы приехали.

– Ты простил малого? – спросил я.

– В нашем разговоре погода меняется резко.

– Ты хочешь, чтоб я вернулся к тому, как белые ученики режут и сшивают наших детей?

– Нет.

– Так Фумели с нами нет?

– Разве ж он посмел бы пойти куда-то еще? – Он засмеялся.

– Нам надо было другой дорогой пойти, – сказал я.

– Ты недоверчив, как Бунши.

– На Бунши я ни в чем не похож.

– Не будем о ней. Мне хочется узнать, что было в Долинго. И об этом префекте, что пленил твой взор.

– Ты хочешь знать, есть ли у меня с этим префектом отношения?

– «Отношения» ? Ты только глянь на себя и на то, как ты выражаешься. Этот малый из тебя всю грубость выколотил. Великолепнейший трахаль… или он что-то большее?

– Такой разговор тебе удовольствие доставляет, Леопард, а не мне.

– Етить всех богов, Следопыт! «Такой разговор тебе удовольствие доставляет» . Тебе он очень нравился, когда я рассказывал, как мужики путешествуют мне в задницу и обратно. Я все тебе рассказал, а ты мне не рассказал ничего. Префект этот, мне лучше приглядеть за ним. Он занял какое-то место в тебе. Ты и не замечал даже, пока я этого не сказал.

– Хватит болтать об этом, не то я уйду.

– Теперь нам всего одного не хватает: бабы для О́го, какую не разорвет от одного взгляда на его…

– Леопард, смотри, а то уйду.

– Это не мешало тебе думать о детях? Говори правду.

– Все, я ухожу.

– Не вини себя.

– Теперь ты меня обвиняешь.

– Нет, признаюсь. У меня те же чувства. Вспомни, они были моими детьми еще до того, как хотя бы запах учуяли твоего прихода. Я защищал их от буша еще до того, как ты хотя бы узнал, что ты – ку. Хочу тебе еще одно показать.

– Етить всех богов живые и мертвые – что?

– Мальца.

Леопард повел меня почти к концу квартала Галлинкобе-Матьюбе, где число домов и постоялых дворов заметно поубавилось. Мимо рабских лачуг и жилищ свободных людей, туда, где люди занимались разного рода ремеслами. Никто не забредал в ту часть улицы, кроме жаждущих послать что-нибудь в могилу тайн или купить что-то, что можно купить только в Малангике. «Я чую запах колдовства на этой улице», – сказал я Леопарду. Мы вышли на улицу, наполовину затопленную водой. Стояли тут большие дома дворян, кого наводнения потеснили на север, в квартал Таробе. Большинство этих домов были давно разграблены или рухнули в болотистую грязь. Но один дом все еще стоял: на треть под водой, со сломанными башенками на крыше, с выбитыми черными окнами, с обваливающимися боковыми стенами, в окружении погибших деревьев. Двери на фронтоне не было: так и казалось, что это приглашение к набегу, пока Леопард не пояснил, что это как раз то, что нужно. Любой нищий, до того дурной, что стал бы искать убежища в доме с дырой в дверном проеме, пропал бы, не оставив ни слуху ни духу. Мы стояли за какими-то мертвыми деревьями в ста шагах от дома. В одном из темных окон на мгновение вспыхнул голубой свет.

– Вот этим мы займемся, – сказал Леопард. – Но сначала расскажи мне о Долинго.

Следующая ночь наступила быстро, а вот ветер на реке покрывать рябью воду не спешил. Я все гадал, что за чернившую кожу мазь дал мне Леопард, какая в воде не смывалась. Не было ни луны, ни огня, лишь свет в домах в сотнях шагов. Позади меня широкая река, впереди – дом. Я скользнул под воду: будто во тьму нырнул. Рука наткнулась на заднюю стену, что вымокла до того, что от нее куски грязи можно было отдирать. Ощупью двинулся вниз, пока ладони не скользнули в скрытую водой дыру шириной в размах моих рук. Одним богам было известно, почему это здание все еще стояло. Внутри вода была холоднее, воняла сильнее, всякого гнилья в ней плавало настолько больше, что я радовался тому, что ничего не видел, но руки держал вытянутыми вперед: уж лучше руками тронуть какую-нибудь гадость, чем лицом. Вскоре, перестав грести, я медленно стал всплывать, сначала один лоб вышел на поверхность, потом нос. Мимо меня проплывали деревяшки и всякое другое, что я нюхом чуял, а учуяв, покрепче сжимал губы. Прямо на меня, едва не задев по лицу, плыло то, в чем я распознал тельце мальчика, у какого не было ничего ниже пояса. Я отплыл, уступив ему дорогу, и что-то снизу царапнуло меня по правому бедру. Я до того крепко зубы стиснул, что едва язык не прикусил. Дом был объят глухой тишиной. Надо мной (я знал, что она там, но видеть не видел) нависала тростниковая крыша. Лестница справа от меня вела на другой этаж, но ступени, сложенные из земли с глиной, смыло водой. Вверху сверкнул голубой огонек. Ипундулу. Голубым осветило три окна почти на полпути от крыши: два маленьких и одно большое, можно пролезть. Я уже мог встать на твердом полу, но пригибался, не поднимаясь выше шеи. Неподалеку о стену бились мужские ноги с ягодицами – и ничего больше. Тела на дереве вернулись ко мне вместе с их вонью и гнилью. Сасабонсам не дожрал их, вот и плавали они передо мной в воде. Считалось, что он кровосос, а не пожиратель плоти. Почувствовав позыв к рвоте, я зажал рот рукой. Леопард снаружи должен был спуститься с крыши и пролезть в среднее окно. Я старался расслышать его, но он воистину был кошкой.