Джон Норман - Мечники Гора

— Это вряд ли, — не согласился с ним четвёртый.

— В любом случае, — присоединился к разговору пятый, заросший густой бородой товарищ, — кажется, что вернувшись из Волтая, он думал о себе как о Крестьянине, и работал вместе с ними.

— Но, в конечном итоге, его опознали в Аре, — сказал второй.

— Говорят, его узнала простая рабыня, — поделился сплетней четвёртый.

— Интересно, — хмыкнул я. — Её за это освободили?

Кое-кто из окружавших меня мужчин засмеялись.

— Простите, парни, — поднял я руки. — Сморозил глупость.

На Горе рабынь освобождали редко. Есть даже поговорка на тему, что только дурак может освободить рабскую девку.

— Вскоре его признали и другие, — сказал первый. — После этого он был спрятан его приверженцами.

— Насколько я пониманию, память к нему вернулась, — предположил я.

— Это было довольно странно, — заметил второй.

— Нам известны только сплетни об этой истории, — прокомментировал бородач.

— Говорят, он был как ребёнок, — сказал третий, — могучий, опасный ребёнок. Он слушал то, о чём ему рассказывали. А узнав о случившемся, сначала он сделался печальным, затем, постепенно, обозлился. И наконец, спросил: «А где Марленус?».

— То, что он смог вспомнить это имя, привело прятавших его мятежников в восторг, — продолжил первый. — «Где Марленус?» — спрашивал он, снова и снова. И ему каждый раз отвечали: «Он должен вернуться». «Где он?» спрашивал он. «В городе все об этом думают», — говорили ему.

— То есть он не сознавал себя Марленусом? — уточнил я.

— В том то и дело, — подтвердил третий.

— Продолжайте, — нетерпеливо поторопил я.

— «Кто правит в Аре?» — спросил он, — продолжил рассказ бородатый наёмник. — «На самом деле, или, кто сидит на троне?» — уточнил его собеседник. Марленус захотел знать правду, кто реально правит Аром, и ему ответили, что это Луриус из Джада, с далёкого Коса, но через Мирона Полемаркоса, в сговоре с Серемидием, командиром таурентианцев, дворцовой гвардии. А затем он спросил о том, кто является их ширмой, и мужчины побоялись рассказать ему, что это именно та, кто когда-то была его дочерью, до того как оскорбила и запятнала его честь. За это он отрёкся от неё.

Я знал кое-что об этой истории.

Когда-то она была захвачена и порабощена тарнсмэном, Раском из Трева, однако тот неожиданно очарованный белокурой рабыней-варваркой, названной им Эль-ин-ор, отдал тогда ещё дочь Марленуса Верне, возглавлявшей девушек-пантер. После этого она оказалась в северных лесах и была выставлена на продажу на северном побережье. Там она попалась на глаза Самосу, работорговцу и первому Капитану в Совете Капитанов Порт-Кара. Страстно желая выскользнуть рук своих жестоких владелиц и надеясь, что её вернут к цивилизации и даже освободят, она обратилась е нему с просьбой купить её, тем самым совершив акт рабыни, поскольку тот, кто просит себя купить, в конечном итоге признаёт себя товаром и, следовательно, рабыней. Позже, я, к тому времени уже потерявший способность ходить, и почти полностью парализованный ядом Суллы Максима, встретился с нею в доме Самоса. Я освободил её и попросил вернуть в Ар. Однако к тому времени стало общеизвестной истиной, что она — рабыня, и каким образом она попала в собственность Самоса. Честь и гордость такого мужчины, как Марленус из Ара, Убар Ара, Убар Убаров, не перенесли столь чудовищного бесчестия. Это было оскорбление, глубокое и тяжкое, его крови и трону Ара! В результате, он отрёкся от неё, запретил называть своей дочерью, и приказал изолировать в Центральной Башне, чтобы её позор мог бы быть скрыт от города и мира.

Если бы, прибыв в Ар она не была юридически свободна, то очень вероятно, что её избили плетью и продали бы в каком-нибудь другом городе.

Если бы она, будучи свободной, а не рабыней, была признана виновной в пятнании чести Ара, она, вполне возможно, была бы публично посажена на кол.

— Но он спрашивал снова, и снова, негромко, настойчиво и искренни, кто теперь сидел на троне в Аре, — сказал первый из моих собеседников, — и тогда его приверженцы устроили совет и, в конце концов, решили рискнуть и раскрыть имя, хотя и не знали того, какой эффект это могло бы иметь. «Талена, — ответили они ему, — дочь Марленуса из Ара». И тогда, как об этом говорят, он поднял голову и выражение его лица изменилось, его тело, казалось, увеличилось в размере и наполнилось силой, а в глазах загорелся странный, жестокий, злой огонь. А затем он сказал, спокойно, но уже не своим прежним тихим, невинным, удивлённым, искренним голосом, а другим, от которого тянуло железом и льдом: «У Марленуса из Ара нет дочери».

— Его приверженцы посмотрели друг на друга, и их глаза сверкнули радостью, — перехватил инициативу бородач. — И тогда, если верить слухам, он встал среди своих приверженцев, как ларл среди пантер, и потребовал: «Принесите мне знамя Ара». «Кто Ты такой? — спросили его, — чтобы осмеливаться требовать знамя Ара? Их запретили. Они спрятаны». «Принесите мне знамя, — повторил он свой приказ, — большое и широкое». «Свернутое или развернутое?» — спросили его приверженцы. «Свернутое, — ответил он и добавил: — чтобы его можно было развернуть». У его сторонников в тот момент перехватило дыхание, от понимания того, кем был тот, кто стоял среди них. «Кто посмеет развернуть знамя Ара?» — спросили они его. «Я, — заявил он, — Марленус, Убар Ара».

При данных обстоятельствах разворачивание свернутого знамени, когда это делается осознанно, медленно и ритуально, намного больше, чем знак объявления войны, это — знак непримиримой воли, неукротимых намерений, непреклонной решимости. Бывали случаи, когда капитуляция городов не принималась, и они были сожжены и сровнены с землёй, просто потому что знамя было развёрнуто.

— Говорят, что потом Марленус сразу перешёл к делу, — продолжил тот из них, что поздоровался со мной первым. — «Сколько мечей есть у нас?» — спросил он, а затем потребовал карты города, и чтобы ему показали дислокацию оккупационных гарнизонов. Мужчин, находившихся в тот момент рядом с ним он, своим решением, назначил высшими офицерами.

Это было возможно, поскольку слово Убара имеет приоритет перед решениями советов.

— Знай мы, что Марленус появился в городе, — вздохнул один из наёмников, — мы бы немедленно ушли оттуда.

— Новость об этом, — сказал бородач, — вскоре была на улицах, пронеслась от инсулы к инсулы, а потом побежала по малым башням. Только мы не сразу узнали об этом. Конечно, ведь в большой набат, ставший сигналом к мятежу, ещё не ударили.

— Они всё спланировали быстро и грамотно, — сказал первый, передёрнув плечами.

— Оружие для горожан было под запретом, — продолжил второй, но многие припрятали его, и есть немало того, что не может считаться оружием, топоры и молоты, сельскохозяйственный инвентарь, доски, шесты и палки, да даже сами камни мостовой в определённых условиях действует не хуже.