Джон Норман - Кюр Гора

— Мы сохраняем её девственность для тебя, — сообщил Пейсистрат.

— Девственная рабыня? — хихикнул Кэбот.

— Белый шёлк, — заверил его Пейсистрат. — В любое время, когда пожелаешь, можешь затащить её в альков, бросить на меха среди цепей, закрепить на месте и научить её подмахивать.

Рабыня заметно вздрогнула.

— А разве я этого ещё не сделал? — удивился Кэбот.

— Нет, — мотнул головой Пейсистрат.

— А я думал, что сделал, — пробормотал Кэбот.

В ответ рабыня кинула на него сердитый взгляд. Она что, была для него не больше, чем одной из многих рабынь?

Впрочем, да, это было всё, чем она теперь была.

— Нет, — поводил перед лицом пальцем Пейсистрат, — то были другие, другие.

— Не помню, — пожал плечами Кэбот.

— Ты был пьян в стельку, — объяснил Пейсистрат.

— Так у меня её что, не было? — уточнил Кэбот.

— Нет, — мотнул головой Пейсистрат.

— Сколько времени я уже здесь? — икнув, спросил Кэбот.

— На данный момент, Ты пьёшь с нами уже три дня, с небольшими перерывами на сон.

— Я помню арену, — медленно проговорил Кэбот. — Мне там не понравилось.

— Немногим, кто там был, это понравилось, — заверил его Пейсистрат. — Ты пил, чтобы забыть, слишком много и слишком долго, но такое не забывается.

— Нет, — признал Кэбот, язык которого заплетался. — Не забывается.

— Возможно, — предположил Пейсистрат, — самое время вспомнить.

— Нет, — угрюмо буркнул Кэбот.

— Разве Ты не из Воинов? — осведомился Пейсистрат.

— Был когда-то, — пробормотал Кэбот.

— Всегда, — поправил его Пейсистрат.

Кэбот попытался разглядеть рабыню.

— На ней не ошейник, я прав? — спросил он, озадаченно.

— Это монеты, — пояснил Пейсистрат.

— Это что, за каждое её использования, после того как её открасношелковали? — поинтересовался Кэбот. — Значит, эти монеты принадлежат её хозяину?

— Она же не монетная девка, — усмехнулся Пейсистрат. — Если бы она была таковой, то к её шее была бы прикована коробка для монет, к которым она сама не смогла бы добраться.

— Тогда почему на её шее шнурки с монетами? — полюбопытствовал Кэбот.

— Это полезно, чтобы напоминать ей, что она — рабыня, что у неё есть экономическая ценность, что она может быть куплена и продана и так далее. Пусть привыкает думать о себе, как о собственности, как о предмете подобном монетам.

— Понятно, — кивнул Кэбот.

— Там двенадцать монетных шнурков, весь твой выигрыш, — пояснил Пейсистрат. — С арены.

— Они мне не нужны, — пробурчал Кэбот.

— Тем не менее, они твои.

— Тогда почему они на её шее?

— Я же тебе говорил, — напомнил Пейсистрат. — Я ещё собирался добавить её к монетам.

— Это — она?

— Да.

— Та самая брюнетка?

— Она самая.

Рабыня выпрямила спину, подняла голову и отвела взгляд, натянув на лицо маску раздражения, отсутствия, незаинтересованности, холодности, презрения и даже скуки.

Она не была настроена доставлять удовольствие рабовладельцам.

Насколько же наивной она была!

Неужели она не понимала, что не смогла бы не доставить им удовольствие? Каким бы образом она, в своём безжалостном, беспомощном подчинении их желанию, не доставила бы им удовольствия? Как смогла бы она не доставить им удовольствие, если бы они проявили терпение, и она была бы неизбежно превращена в извивающийся, умоляющий инструмент наслаждения, уязвимый и безнадежно зависящий от прикосновения мужчины?

— Берегись, рабыня, — предупредил Пейсистрат.

— Да, Господин, — испуганно пролепетала она.

— Мне она не нужна, — отмахнулся Кэбот.

У рабыни от такого заявления перехватило дыхание. Она немного отползла назад и ошеломлённо уставилась не него, похоже, не веря своим ушам.

Неужели мужчина мог не хотеть её? Она отползла ещё немного. Натянутое на её лицо выражение скуки, незаинтересованности и всего такого, теперь куда-то испарилось. Оно сменилось смущением, испугом и недоверием. Как это могло быть? Она не ослышалась? Она, которая, вполне возможно, считала себя самой красивой женщиной, которую она когда-либо видела, она, которая сознавала себя мучительно желанной, которая наслаждалась, обманывая мужчин, отвергая и мучая их, теперь стояла на коленях перед мужчиной, совершенно уязвимая, теперь рабыня во власти рабовладельцев, со шнурками монет на горле, а он не закричал от удовольствия от перспективы её использования, грубо не схватил её за волосы, чтобы немедленно не тащить внутрь одного из маленьких, закрытых шторками, освещенных масляной лампой альковов.

С ней что-то не порядке? Неужели она не была привлекательна? Разве она была не такой, что могла сделать любого мужчину своей игрушкой? Или это теперь она стала игрушкой, с которой мужчины могли бы хотеть играть или не играть?

Похоже, она не могла осмыслить происходящего. На мгновение её охватило раздражение, которое тут же сменилось испугом, ужасным испугом.

Теперь она стала рабыней. Беспомощной рабыней! Что если на неё никто не заявит прав? Что будет с нею сделано в этом случае? К тому же она теперь знала, что в этом месте её красота не была чем-то необычным. Здесь, она была всего лишь рабыней, одной среди многих.

Рабыни, знаете ли, выбраны за их красоту. Ошейники, что красуются на их шеях далеко не так легко заслужить.

Кроме того, здесь она оказалась перед мужчинами, причём такими мужчинами, которых на Земле она встречала только в своих мечтах, мужчинами волевыми и сильными, мужчинами, перед которыми такие как, она могли быть всего лишь рабынями.

Но почему он не хотел её?

Она хотела, чтобы на неё заявили права.

На неё должны заявить права!

Она должна была чьей-то!

И она знала, что в случае необходимости она будет просить о том, чтобы на неё заявили права!

Несмотря на её отговорки, принесённые с Земли, цепляться за которые к настоящему времени, знаете ли, стало бесполезно и даже небезопасно, она теперь была очень отличающейся от той, кем она была прежде.

Даже, несмотря на девственность, в её животе уже начали ощущаться странные шевеления. Излияния страсти, готовности, желания доставлять удовольствие, в этом столь неестественном, и одновременно столь естественном месте, начали сокрушать её намеками подчинения и экстаза.

Здесь, в этом месте, её притворство, её отговорки, бравада, показное безразличие и прочая чушь, внезапно показались бессмысленными и абсурдными даже ей самой.

А что будет, если рабовладельцы не захотят принимать их?

Здесь она была не такой, какой она была на Земле.

Эти мужчины, скорее всего, не станут проявлять к ней терпение.

Здесь, среди настоящих мужчин она нашла себя женщиной и рабыней.

И она знала, что такие мужчины ожидают от рабыни многого.

И она должна стремиться, отчаянно и рьяно, чтобы они остались ею довольны!