Мерседес Лэки - Охотница [litres]

– Ну вот. Я нечаянно испортил тебе вечер. Сейчас все поправим. – Он подался вперед и произнес над панелью управления: – Узел. Префектура.

Транспод сменил курс. Мы и так были в паре перекрестков от Узла, поэтому довольно скоро влетели в то самое подземелье, куда меня привозили в первый раз. Караул был другой, но Джоша солдаты узнали сразу, даже без формы. Но покосились тем не менее подозрительно.

– Я хочу показать Охотнице Раде Небесную гостиную, – пояснил Джош.

У караульных прояснились лица. Видимо, показывать Охотницам Небесную гостиную здесь было в порядке вещей. Один из солдат остался на посту, а другой сопроводил нас до лифта. Мы вошли. Кнопка была только одна, и Джош ее нажал. Я думала, меня будет мутить только в первый раз. А сейчас мне даже пришлось схватить Джоша за руку!

Впрочем, он не возражал.

Дверь открылась, и мы очутились в комнате с окнами вместо стен. Прямо возле шахты лифта я заметила бар-автомат, как в поезде.

Здесь были люди – тут пара в форме, там пара в гражданском, – но комната при этом казалась почти пустой. Джош повел меня к окну, где никого не было; там стояли мягкие диваны, развернутые к окну. Перед нами простирался вечерний Пик-Цивитас, весь в огнях.

– Принесу что-нибудь выпить, – сказал Джош и оставил меня восхищаться видом.

Он принес еще этого вкусного мятно-медового напитка со льдом. Мы откинулись на мягкие подушки и стали любоваться огнями. И наконец меня совсем отпустило. Может, потому, что мы сидели в самом надежно защищенном месте города. А может, потому, что этот вид из окна – самое красивое зрелище в моей жизни. Очень похоже на города с высоты птичьего полета из старых роликов. Словно все звезды вдруг упали на землю и превратились в городские огни.

– Вот это да! – выдохнула я. – Вот это да! И ты сюда часто ходишь?

– Это специальная гостиная для всех служащих в этом здании. Здесь мы можем отдохнуть в перерыв или после службы. Нас неохотно выпускают из здания во время рабочего дня. Нравится?

– Если бы я впервые увидела Пик именно отсюда – влюбилась бы бесповоротно, – призналась я.

– Я только теперь начинаю понимать, как бестактно поступил, отведя тебя на пьесу без предупреждения. Не спросив у тебя, стоит ли вообще такое затевать. Ты, наверное, чувствовала себя как на Охоте.

– Хуже, – вздохнула я. – Я все пыталась придумать, как мы двое и стая моих Гончих защитим целый зрительный зал, пока не примчится Элита.

– Я полный кретин. Мне правда очень-очень жаль, извини меня, пожалуйста. Надеюсь, я хоть чуточку загладил свой проступок.

Это прозвучало как вопрос, только ответить мне было нечего. Поэтому мы посидели молча. Из скрытых динамиков неслась приглушенная музыка. Мы потягивали напитки… А потом Джош осторожно взял меня за руку, а мне не хотелось ее отнимать. Мы ничего не говорили. Но Псаймону ведь не обязательно разговаривать.

И в самый волнительный момент мой перском вдруг подал голос. И его тоже. Мы переглянулись и уставились на запястья.

– Проклятье! – с чувством произнесла я. Потому что это было напоминание: пора домой.

– Именно, – отозвался Джош.

Мы поднялись с дивана, оставили бокалы на стойке бара и направились к лифту. Когда мы добрались до караульных, нас уже дожидался транспод – то ли прежний, то ли новый.

Но волнительный момент был безвозвратно упущен. Дурацкий перском!

Транспод тронулся и помчался вперед. Джош прокашлялся и сказал:

– Но ты держалась сегодня отменно. Как бывалый солдат светской жизни.

Я опять вспыхнула и промямлила:

– Я же просто была вежливой.

– Нет, не просто. Ты хорошая Охотница и хороший человек, Радка. – Он задумчиво улыбнулся. – Знаешь, большинство начинают дергаться, когда рядом Псаймон. Даже если я сама любезность и обаяние. Но и тогда люди предпочитают не помнить, кто я. А вот с тобой все иначе, Ты меня принимаешь.

Я совсем смутилась и, зардевшись, кое-как выговорила:

– Ну, я… Ты очень симпатичный, и с тобой интересно. И дяде ты нравишься, он тебе доверяет.

– Ты на него очень похожа, хотя сама об этом не подозреваешь. Он тоже думает о людях. – Джош так это сказал, что у меня от его слов даже мурашки по коже побежали. – И вы оба стараетесь видеть в людях лучшее. Это редкость. – Щеки у меня полыхали жарким пламенем. Хорошо, что в трансподе темно. – И знаешь, рядом с тобой люди самим себе кажутся лучше. А это и вовсе великая редкость.

– Я… ммм… – Я окончательно сконфузилась и не знала, что сказать. А Джош смотрел на меня долгим испытующим взглядом.

И вдруг неожиданно он меня поцеловал.

Не в макушку, как Марк, а по-настоящему, долгим поцелуем. Я задрожала и ответила на его поцелуй. И почувствовала его руки на своих волосах и на талии. Сердце у меня стучало как бешеное, и я прижалась к Джошу теснее, чтобы нас уже ничего не разделяло… И вот тут он всунул мне в руку крошечную бумажку.

Незаметно для камер. И вряд ли это было любовное послание.

Мы продолжили целоваться, но меня уже больше заботила бумажка: как бы протолкнуть ее в перчатку. Транспод замедлил ход и встал, и только тогда Джош отстранился. Он улыбался. Я тоже ему улыбнулась, но теперь я была в растерянности: он поцеловал меня только ради записки, или он собирался меня поцеловать, а в процессе вспомнил про записку? Но почему он раньше про нее не вспомнил? Или… Джош как будто хотел что-то сказать, но тут динамик в трансподе тренькнул и чей-то голос произнес:

– Охотничья медчасть рекомендовала Охотнице Раде быть у себя полчаса назад.

Вот зануды эти медики.

– Надо полагать, мы получили свои указания, – вздохнул Джош, когда дверь транспода открылась, выпуская меня. Я вышла. Но он поймал меня за руку. – Мы с тобой все повторим. Только сделай одолжение: устрой как-нибудь себе выходной не по причине ранений. Договорились?

– Даю слово, – заверила я его. Он выпустил мою руку, дверь закрылась, и транспод устремился прочь.

Я дотерпела до ванной и раскрыла записку только в душе. Прочитала ее прямо под струями воды, которые смывали с меня косметику. Записка была от дяди. Я узнала его почерк.

Джош тайком передает мне записки от дяди! То есть дядя доверяет ему на все сто.

«Горжусь тобой», – говорилось в записке, и у меня от удовольствия кровь прихлынула к щекам. А больше в записке ничего особенного и не было.

Две стрелы наконечниками друг к другу, а между ними фигурка человечка. Видимо, кто-то в политических кругах пытается маневрировать и вот очутился между двух огней. Потом зачеркнутое слово «стороны». Это значит, дядя не поддерживает ни одну из сторон. И это умно, но, судя по всему, также и опасно. И еще каждая сторона может использовать меня как рычаг давления. И в конце приписано: «Берегись. У Аса влиятельные друзья».