Елена Первушина - Невидимый город [сборник litres]

И, прижав ее к губам, она негромко, глуховатым, невыразительным голосом заговорила:

– Дальше делай все так, как тебе Сайнем велел, – закончила Десси. – Только смотри, не жалуйся потом.

– Да что вы, я вам до концца жизни благодарна буду, что хотите просите, ничего не жалко…

Дарин, не переставая кланяться, исчезла за дверью.

– Не знает она, чего просят в таких случаях, – усмехнулась Десси.

И пока Сайнем соображал, в чем соль шутки, добавила, все с той же улыбкой:

– Вот и я тебя так когда-то присушивала.

– Ты? – переспросил Сайнем.

– Угу! Попросила братца Дудочника, чтобы он для меня заклинание посильнее нашел, он их много знает. – И снова без малейшей паузы, не давая ему опомниться: – Хочешь отсушу?

Сайнем присел на кровать:

– Ты же говорила, твои присушки не отсушиваются.

– Так то мои! – усмехнулась женщина.

Волшебник хорошенько обдумал и этот ответ, и вопрос, который ему предшествовал. Вдоль и поперек. До той черты, до которой у него хватало понимания. И ответил, спокойно, вдумчиво, ясно зная, что существо, сидящее рядом с ним на кровати, не играет словами и почти не понимает шуток. Точнее, не представляет себе разницы между игрой и «серьезной» жизнью, между шуткой и истинной правдой. Поэтому Сайнем сказал как мог серьезно и ей, и самому себе:

– Не нужно. Что сделано, то сделано. Сделано с добрым сердцем и сделано на добро. Я тебе пригожусь в столице, не надо меня раньше времени отпускать с перчатки.

– Ну раз так, иди сюда, – молвила Десси и прихлопнула ладонью свечу.

Молодой король Рагнахар Кельдинг, раскрасневшийся, суровый и решительный, сбежал по крутой каменной лестнице во дворик замка и остановился перед Стакадом Мудрым.

– Отец! Отец, это несправедливо! Я так старался, а ты…

Одет король был не по-королевски: кожаные штаны и высокие сапоги для верховой езды, белая льняная рубашка, безрукавка из шкурок выдры. Простоволос, но золотые кудри сияли лучше всякой короны. Стакад же, напротив, одевался всегда хоть и не броско, но с продуманной роскошью: в разрезных рукавах черного камзола из тонкой шерсти проблескивала темно-зеленая парча, плащ скрепляла брошь из двух золотых спиралей, пояс собран из бронзовых блях и выглядел куда роскошнее простого пояса Рагнахара, хотя висел на нем не меч и даже не широкий охотничий нож, как у короля, а всего лишь испачканный чернилами небольшой кисет.

Стакад приподнялся с мраморной скамьи и к вящему ужасу Рагнахара преклонил перед ним колено. Делал он это медленно и оттого особо торжественно, но даже не слишком наблюдательный Рагнахар понял: отец медлит еще и потому, что ему трудно двигаться, – мучит одышка и колено плохо сгибается. «Через двадцать лет я сам таким буду! – вдруг понял Рагнахар. – Как там дед говорил: хочешь до старости оставаться гибким и ловким – не проводи дни в седле, а ночи на земле, не бери в руки оружие иначе как для охоты. Тогда и шрамы не стянут твое тело, будто сыромятными ремнями, и суставы не сотрутся и не закаменеют. Только все равно не порадуешься такой жизни: дым глаза выест, запах женской стряпни да детской мочи весь нюх перешибет. Лучше уж попить вольного ветра, сколько тебе судьба подаст, да и на покой. Вот и отец теперь идет путем деда…»

Он подхватил Стакада под локоть и сказал с упреком:

– Зачем это нужно, отец? Мы здесь одни.

– Затем, что ты король, мой сын, – спокойно ответил Стакад.

Он все еще немного задыхался, но голос его прозвучал так уверенно и сурово, что Рагнахар мгновенно превратился из снисходительного, все понимающего и жалостливого юноши в глупого нашкодившего щенка, которому больше всего хотелось спрятаться под скамью и закрыть морду лапами.

– Ты король, – повторил он. – И ради тебя боги совершили великое чудо, волшебным образом передав в твои руки меч Харда Юного – залог безопасности и процветания этих земель. Ты король, а я твой референдарий. И если ты забыл подобающий тон и приличествующее тебе поведение, то мой долг – напомнить тебе о них, пусть даже при этом пострадают мои колени.

И Стакад презрительно фыркнул, давая понять сыну, что по-прежнему видит его насквозь.

Маленький дворик, в котором они сейчас стояли, в столице называли не иначе как «каприз референдария». Строго говоря, это не настоящий дворик, просто небольшая площадка на крыше первого этажа, окруженная со всех сторон глухими стенами. На нее вела единственная лестница – с ближайшей боевой башни, и только с этой башни можно увидеть, что происходит на площадке. Но даже с башни нельзя услышать, о чем говорят сидящие во дворике люди, если бы только им не пришло в голову нарочно кричать во всю глотку.

Собственно говоря, «каприз референдария» был капризом, а вернее, дурацким просчетом строителей, некогда возводивших дворец, – они хотели вывести сюда дымоход, да не рассчитали, и для дымохода пришлось пробивать отверстие прямо в стене, отчего на дворцовой кухне теперь всегда полно чаду и всякий, кому посчастливилось пообедать за одним столом с королем, до конца жизни помнил особый привкус всех блюд. А закуток между башней и тремя стенами так и оставался бессмысленным и никому не нужным, пока во дворец не въехал Стакад, тогда еще как регент и воспитатель юного Кольскега Хардинга – последнего в этом некогда славном, а ныне истощенном и измельчавшем роду.

Стакад повелел засыпать крышу безымянного тогда закутка землей и выложить мрамором две прямые дорожки в форме креста. В конце одной из дорожек он пожелал поставить ту самую мраморную скамью, на которой сейчас сидел (ее без долгих разговоров вытащили из бывшего тронного зала Хардингов). На противоположном конце этой дорожки стояла бронзовая статуя Девы Лесов – покровительницы Кельдингов. Рагнахар помнил похожую статую, только мраморную, она стояла в их родовом поместье. Дворня говорила, что лицо статуи точь-в-точь похоже на лицо юной матери Рагнахара, которая прожила всего год после свадьбы и умерла, давая жизнь своему первенцу. Но та статуя, изъеденная дождями и ветрами, так и осталась на прежнем месте, а эту, бронзовую, с миловидным, но лишенным какой бы то ни было индивидуальности лицом, отливали прямо в столице, причем у ног скульптор «уложил» Звездного Оленя, желая, видимо, показать, что покровительница Кельдингов сумеет приручить волшебный звездный огонь, которым много лет владели Хардинги. Пытался ли скульптор польстить новой королевской семье или просто заклинал судьбу, Рагнахар не знал.