Елена Первушина - Невидимый город [сборник litres]

– Но зачем тогда ты миришься с дивами?

– Затем, что, как ты сам справедливо заметил, с них нечего взять, кроме колесниц и боевых топоров. Они не обогатят нас как враги, зато как союзники могут быть очень полезны. По крайней мере, Армед, брат твоей будущей невестки, берется обеспечить мир и безопасность на наших горных границах. А значит, развязать нам руки для войны с иным противником.

– С Сюдмарком! – воскликнул Рагнахар, пораженный собственной мыслью.

– Конечно. И Лиллий, как умный человек, прекрасно это понимает и любой ценой пытается оттянуть начало войны. Но ему это не удастся. Боги, которых он так презирает, не на его стороне. Так что не жалей о пропущенной охоте, скоро тебе предстоит забава получше. Если, конечно, ты предпочтешь слушаться своих старых богов, а не совершенного бога Лиллия.

– Я буду послушен вам, отец. Все, что есть у меня сейчас, я имею лишь благодаря вам. Вы дали мне жизнь, вы добыли для меня власть, вы наделили меня богатством, чтобы я мог одаривать своих друзей.

– Рад это слышать. Итак, ты останешься во дворце и проследишь за приготовлениями к свадьбе. При этом постарайся выказать как можно больше уважения невесте Хильдебранда и его родне. Но имей в виду, я ни в коем случае не хочу, чтобы ты разорвал дружбу с Лиллием. Дружить с врагами очень и очень полезно. Ведь вчерашний враг завтра может стать союзником. Просто постарайся подружиться также и с чужанами. Увидишь, они тоже славные люди, могут порассказать много интересного и, я уверен, без труда научатся бросаться салфетками.

– Отец! Простите, если я…

– Ерунда, ты сегодня не сказал ничего такого, что не соответствовало бы твоему возрасту и нраву. Мудрость приличествует зрелому мужчине, но ей неоткуда взяться у юноши. Не стыдись своих ошибок, лучше учись у них. А теперь иди, и тебе, и мне надо отдохнуть.

– Отец, простите, но я хотел еще спросить…

– Спрашивай.

– Правда ли… правда ли, что чужане – тоже волки-оборони, как и Хардинги?

Стакад снова расхохотался:

– Нет. Это неправда. Во-первых, чужане оборачиваются не волками, а степными собаками. Оттого многие считают, что они прежде обитали в степях и были вытеснены в горы лишь войсками Харда Юного. Об этом, кстати, говорят и чужанские колесницы – вооружение, вовсе не подобающее для гор, но как нельзя более уместное в степях. А во-вторых, чужане не позволяют своим оборотням править. Говорят, их содержат в специальных поселениях под надзором военных отрядов и выращивают скорее как животных, нежели как людей. И еще, их будто бы поят свежей кровью и кормят сырым мясом, чтобы им легче было оборачиваться в зверей. Но, возможно, это только слухи. Чужане не любят распространяться о своих оборотнях. Но если ты сумеешь подружиться с их молодежью, ты выведаешь эту тайну. Ведь молодые очень часто готовы предать самые священные установления, лишь бы насолить старшим. Подумай над этим. А теперь иди, мне тоже надо о многом подумать.

– Прощайте, отец.

– До свидания, сын.

И юный Рагнахар, утомленный этим разговором так, будто весь день провел в седле без воды и пищи, стал подниматься по крутой винтовой лестнице на башню, оставив своего отца в тайном саду наедине с Лесной Девой.

Девушка стояла у окна, мурлыкая себе под нос невесть откуда взявшееся: «Вы куда, облака, плывете? Почему вы меня зовете?»

– Эгери! Эгери, ленивая девчонка, где ты?! Иди сюда, разотри мне ноги! Болят так, что мочи уж нет!

Эгери вздрогнула. Не поспоришь, она и впрямь виновата. Замечталась. Загляделась на первые кучевые облака, что, лениво потягиваясь, проплывали в весеннем небе. На родине сейчас, верно, облака серые и дождь дождит, а здесь почти что лето: жара, пыль, между плитами мостовой пробиваются молодые травинки. Босые мальчишки в длинных, кое-как подпоясанных рубашонках играют в камешки прямо под ногами у прохожих. Тощие, чумазые, но веселые, и здоровые, и бойкие, как воробьи, – так и зыркают глазами, не зазевался ли кто, нет ли поблизости чего такого, что плохо лежит. Из садов богачей несет запахом цветов: уже достаточно тепло, чтобы открывать оранжереи. То-то, небось, у садовников-рабов прибавилось дел: с утра до вечера копают грядки и клумбы, чистят пруды да сажают плющ вокруг беседок.

– Эгери! Ну где ты там? Правда ведь больно. И кальмары вот-вот сгорят.

– Иду, иду, сестренка, извини.

Эгери тряхнула головой и, решительно отвернувшись от окна, пошла вглубь комнаты, где на деревянной кровати в коконе из множества подушек, одеял и покрывал лежала Элиана. Здесь было темно, душно, несмотря на открытое окно, пахло дымом – на маленькой жаровне рядом с кроватью жарились два кальмара – и мочой: Элиана на последних месяцах беременности, и стоило ей погромче рассмеяться, чихнуть или кашлянуть, как она тут же мочила одежду. Эта невесть откуда взявшаяся напасть донельзя злила Элиану и делала почти невыносимой жизнь Эгери – ей что ни день приходилось перестирывать кучи белья. Элиана и рада бы помочь, да ей сейчас просто не нагнуться над лоханью. А ходить в грязной и вонючей одежде она не могла – если что и осталось в ней от прежней Элианы, так это страсть к нарядам и украшениям. Даже сейчас в ушах у нее покачивались бронзовые серьги с солнечными дисками, а на шее сверкало ожерелье с витыми спиральками. А вот кольца давно пришлось снять: пальцы распухли и из изящных «стебельков с розами ногтей», как писали некогда поэты, превратились в бесформенные сосиски. И с ногами не лучше: «два ослепительно белых голубя, мелькающие в разрезах платья» теперь опухли, покраснели и покрылись узловатыми венами. Эгери деревянными щипчиками перевернула кальмаров и, сев у ног сестры, стала растирать ей лодыжки. Элиана, обрадовавшись, что на нее наконец обратили внимание, тут же начала рассказывать, какое платье она себе закажет, едва оправится от родин. Эгери быстро поняла, что тут от нее не ждут советов, и можно отдаться своим мыслям.

Да, невеселой выдалась эта весна. Постоянное недомогание быстро сделало Элиану капризной и раздражительной. Прежде с легкостью побеждавшая в любом споре на знание поэзии, Элиана частенько не могла теперь припомнить, где живет ее портниха или сколько она осталась должна зеленщику. Это ее донельзя сердило, ей казалось, что все вокруг к ней придираются, не желают войти в ее положение, и все свои обиды она вымещала на младшей сестре. Эгери, хоть и уговаривала себя каждое утро быть терпеливой, все же во второй половине дня начинала огрызаться, а к вечеру обычно разражалась ссора из-за какого-то пустяка; обе сестры ругались в пух и прах, потом плакали, мирились и засыпали совершенно опустошенными, терзаясь обидой и стыдом. Один только Исий, муж Элианы, оставался, как прежде, спокоен и весел. Правда, и он предпочитал проводить время не дома, а в казарме со своими солдатами. Впрочем, там он не буйствовал и денег не тратил; наоборот, приходя домой был неизменно трезв, а все жалование отдавал Эгери – для нее и Элианы. Эгери подозревала, что в глубине души он просто боится за жену и, не желая этого показывать, предпочитает держаться от нее подальше. «Так уж боги определили: нам – мучаться, а мужикам – бояться», – говорила когда-то Эгери ее нянька.