Елена Первушина - Невидимый город [сборник litres]

Ларис, Ларис! Он был на голову ниже Эгиля и уже в плечах, но когда они подходили к Лусу и Эгери на очередном повороте дороги села на землю и заплакала от усталости, именно Ларис, сам до предела вымотанный, поднял ее на спину – увесистую длинноногую девицу тринадцати лет от роду – и нес до самого города да еще уговаривал потерпеть немного, скоро уже все будет хорошо.

И потом, во время их бесконечных мытарств по здешним «лучшим людям», от одного порога к другому, когда Эгиль бесился от злости, Ларис только смеялся да изображал жителей Луса и последних Хардингов в таком комичном виде, что Элиана и Эгери тоже начинали хохотать, утирая слезы. Он, опять же в отличие от Эгиля, да и от них с Элианой, считал, что здесь им никто ничем не обязан: кормят, не гонят – и на том спасибо. В конце концов, Сюдмарк никогда не заключал никаких союзов с Королевством.

А еще у Лариса в Королевстве остались молодая жена и маленький сын: он не взял их с собой в столицу на праздник коронации, потому что у малыша резались зубы. И с тех пор Ларис не видел их ни разу, не ведал, где они и что с ними.

Поэтому Эгери не хотелось верить, что он погиб. Хотелось, чтобы он сбежал, сговорившись с дивами, чтобы тайком вернулся назад, в Королевство, и разыскал своих. Ларис умел ладить с людьми, к какому бы роду они ни принадлежали. Может быть, он и на войну пошел лишь для того, чтобы оказаться поближе к горам, а оттуда найти путь на родину.

Если так, то Эгери его благословляла. Однако мысль о том, что придется проститься еще и с Ларисом, казалась невыносимой. Конечно, она вот уже полгода его не видела и тревожилась о нем непрестанно, но все же у нее было ощущение, что Ларис где-то там, за ее спиной, что он заботится не только о них с сестрой (в этом, правда, они почти не нуждались), но и об их общем деле: о триумфальном возвращении в Королевство, о расправе с узурпаторами, о том, что год назад казалось им делом нескольких декад, а теперь превратилось в недосягаемую мечту. И самым страшным было сейчас сознание того, что теперь все зависит от нее. Больше некому позаботится о несчастном Королевстве. Эгиль предпочел свободу и достаток. Элиана занялась устройством своей женской судьбы. Ларис (Эгери почти не сомневалась в этом) сбежал, чтобы найти свою семью. Оставалась только она: безмужняя, бездетная, никому толком не нужная. Она одна против всего Луса, против Кельдингов и – может быть! – против собственного народа, который (Эгери не могла больше лгать самой себе) что-то не спешит подняться против захватчиков.

Чтобы не додумывать эту мысль до конца, Эгери стала вспоминать письма самого Лариса, так отличающиеся и по почерку, и по стилю от письма Иния, но наполненные все той же подспудной тревогой и тоской.

«Мы стоим лагерем на острове посреди обширного болота. С одной стороны это хорошо: здесь мы можем чувствовать себя в относительной безопасности. В предгорьях мы, бывало, спали, не снимая доспехов, и страдали от холода, но не решались разжечь костры. С другой стороны, здесь тучи гнуса, а вода чрезвычайно плоха. Будь моя воля, я не позволил бы пить ее лошадям, а не то что людям.

Лошадей кормим листьями и жесткой болотной травой. Для людей еды тоже мало – начали забивать вьючных животных. Я пытаюсь охотиться с луком на водоплавающих птиц, совсем как дома, некоторые мои товарищи присоединяются ко мне. Но без специально обученных собак такая охота чаще всего безуспешна…»

«…Мы опять готовимся к переходу в предгорья. Солдаты ропщут: им страшно. Ты скажешь: „Они же знали с самого начала, что рискуют жизнью!“ Да, но они готовились умереть в бою, лицом к лицу с врагом, имея равные с ним шансы на победу. Совсем иное дело – быть застреленным, а то и просто зарезанным, как овца, прямо посреди ночи, в лагере.

Плена они боятся еще больше, чем смерти. Говорят, что аргилы гадают о грядущих победах по внутренностям пленников и что аргил не посмеет свататься к девушке, пока не подарит будущему тестю правую руку воина Луса.

По слухам, головы пленников аргилы бросают в наши лагеря через стены, и, надо думать, это производит впечатление. Не знаю, верить этому или нет, наши дивы так никогда не поступали, но солдаты свято верят слухам, и я не берусь их разубеждать. Говорят, в Сюдмарке молодые люди всеми правдами и неправдами уклоняются от военного набора, не желая ехать в Аргилею. Так ли это?..»

«…Мы почти не спим, так как не знаем, когда ждать нападения…»

«…Здесь говорят, что виной всему непомерная жестокость бывшего губернатора этой провинции.

Наш командир, человек образованный и не чуждый изящных искусств, выражается так: „Сам губернатор называл это своей страстью, его друзья – болезнью и безумием, а наши поселенцы – разбоем“.

Торговец, у которого мы покупаем корм для лошадей, говорит, что хуже всего приходилось дивам, которые шли под руку Сюдмарка и арендовали у местных жителей часть пастбищ. К ним приходили с поборами чуть ли не каждую декаду.

Но и законным гражданам Сюдмарка приходилось несладко. Губернатор не только постоянно придумывал новые налоги и штрафы, но и не брезговал прямым вымогательством, попросту забирая в домах все, что ему нравилось, все, что было драгоценного, старинного, красивого или попросту добротного. Он похищал даже статуи богов из деревенских святилищ, если те были достаточно хорошо исполнены и богато украшены. При этом граждане Сюдмарка, пытавшиеся подать апелляцию в Лус, ничего не достигали, так как в судах зачастую заседают родичи и свойственники губернаторов, либо люди, сами недавно со славой ушедшие с подобных постов, либо те, кто надеется получить такие посты в самом ближайшем будущем.

Что же до дивов – тех немногих, что пытаются жить трудами своих рук, – то их судил сам губернатор, их пытали и казнили. То же случалось с гражданами Сюдмарка, если те не были достаточно богаты, чтобы откупиться. Их объявляли врагами и истязали как рабов, в то время как преступнейшие люди за деньги были освобождены от судебной ответственности, и прочая…

Так говорят буквально все и каждый. Судите сами, может ли вся провинция врать? Да и мне самому не трудно в это поверить: ведь человек временный, не связанный с землей кровью и плотью предков, не чающий в конце жизни лечь в ту же землю и оставить ее своим детям, не имеет причины заботиться о ней, а также о своем добром имени. И притом имеет все причины заботиться о своем кармане. Теперь эта земля измучена и истерзана жадностью одних и ненавистью других, а мы воюем за то, чтобы новый временщик мог без страха мучить и терзать ее дальше.

Порой я с радостью думаю о том, что наши шансы на победу так невелики: не хотелось бы способствовать осуществлению столь бесчестного дела…»