Франсуа Плас - Узник Двенадцати провинций

– Йорденс, мой брат, – сказал он. – А это Гвен из Варма.

Йорденс протянул мне жесткую как деревяшка ладонь и жестом пригласил за стол. Хлеб, сыр, кувшин пива, теплое местечко, где можно присесть, – большего мне и не надо было. Матиас с братом говорили наперебой битый час, но так быстро и так тихо, что я понимал с пятого на десятое. Вскоре к нам присоединились остальные домочадцы: сначала два младших мальчика, потом Лизбет, жена Йорденса, устало бросившая у печи вязанку хвороста. Краем юбки она вытерла нос малышу. Я не смел поднять на нее глаза. Женщины я не видел много месяцев и теперь понял, до какой степени мне этого не хватало.

Но Лизбет ничем не походила на красавицу Силде из Варма. Ни тени улыбки на сером лице. Широкая станом, с горькими морщинами от лет и усталости, она смотрела суровым взглядом человека, знающего, что родился под низким небом. Времени на гостей хозяйка не тратила. Помешала суп в котелке и принялась чистить репу, пахнувшую сырой землей и плесенью. Малыш – его звали Нильс – присел у ее колен и завороженно смотрел, как языки пламени лижут дрова. По-моему, он был немного придурковат. Быстро стемнело, полил холодный дождь, и дым из печи наполнил комнату так, что защипало глаза. Мы были отделены от хлева только деревянной перегородкой, не доходившей до потолка, и я слышал, как возвращаются с выпаса коровы, подгоняемые пастушком, старшим сыном в семье.

– Завтра решим, куда податься, – сказал мне Матиас, подведя итог долгого разговора с братом.

– Мы здесь не останемся?

– На день-два, не больше.

Вся семья спала в одной постели, на большом тюфяке у теплой стены хлева. Лизбет дала нам одно старое одеяло на двоих. Вскоре все захрапели, не замечая блох, которые радостно пировали на нас. Я же долго не мог уснуть, несмотря на мерное дыхание безмятежно пережевывающей свои сны скотины за тонкой стенкой, в такт которому старался дышать. Я никак не мог выкинуть из головы гибель Ивона. Вновь и вновь думал о кракене, вспоминал картинки в аптеке Кожаного Носа. На старых гравюрах был изображен гигантский спрут, опутавший щупальцами мачты расколотого в его объятии корабля и взирающий большими, как блюдца, глазами на несчастного моряка, упавшего на колени на палубе. Морских чудовищ не бывает. Но здесь-то не бывает и субмарин. Я снова как наяву услышал яростный всплеск, увидел скользнувшее под волной страшное щупальце. Чему же верить? Моя рука сама собой потянулась к карману жилета. Даер, распушив перья, спал. Мирным сном. Только чуть вздрогнул от моего прикосновения. Он-то, по крайней мере, был на самом деле.

Назавтра весь день лил дождь.

Матиас нервничал. Он кого-то ждал. Время от времени он утирал воду с бровей и поднимал голову с видом медведя, принюхивающегося к далеким запахам, потом, постояв так немного, снова поднимал топор и с размаху обрушивал его на срубленное дерево. Я помогал мальчикам обрезать ветки и носить вязанки в дом. Нильс, самый младший, не отходил от материнской юбки. Двое старших трудились на совесть, и я за ними едва поспевал. Матиас вдруг выпустил из рук топорище и стремглав помчался к каналу. В просвет между деревьями я увидел стоящего в лодке человека, который махал ему рукой. Они о чем-то переговорили. Что-то перешло из рук в руки. Матиас вернулся, все так же бегом, согнувшись под струями дождя, а плоскодонка с таинственным лодочником скрылась за деревьями.

Я пошел было за Матиасом в дом, но он выгнал на улицу Лизбет и захлопнул дверь перед нашим носом. Лизбет села на лавочку под свесом соломенной крыши, малыш прижимался к ее коленям. Дождь шел стеной, и вся природа вокруг полнилась влажным шелестом. Я краем глаза посматривал на Лизбет. Она напоминала мне мою мать, когда та, сидя на камне, молча ждала возвращения отца. Услышав скрип вновь открывшейся двери, она встряхнулась. Из дома вышел Матиас в форме таможенника: кафтан, пышные короткие штаны, башмаки с пряжками, белый воротничок, перо на шляпе – все при нем.

– Что скажешь?

Он крутанулся на месте, поиграл кортиком, дав мне послушать звон металла, и резким движением снова вложил его в ножны на поясе. Я лишился дара речи.

– Идет мне форма, а?

– Где ты ее взял?

– Где взял, там больше нет. Тому, кто ее носил, она больше не понадобится. Все на свете можно купить, а нет, так отнять силой. Но боюсь, слишком поздно спрашивать у прежнего владельца, что бы он на это сказал. Кстати, должен поставить тебя в известность, что отныне ты для всех мой пленник.

– Что-что?

– Это единственный выход, Гвен. Так мы беспрепятственно пройдем кордоны. Что ж, – добавил он, потирая руки, – хорошее дело сделано. Идем занесем оставшиеся дрова в дом.

Я с облегчением заметил, что мальчики напуганы не меньше меня. И даже Йорденс, вернувшийся уж не знаю откуда, вздрогнул при виде брата в черных одеждах. Они вдвоем еще долго о чем-то говорили перед ужином.

Лизбет, взяв ведро, пошла доить коров с Нильсом, по-прежнему державшимся за ее юбку. Жестом она велела мне идти за ней в хлев. Там было очень темно, и я не сразу ее увидел. Она взяла мальчугана за руку, закатала рукав и показала ее мне, настойчиво глядя в глаза. Я подошел ближе и поморщился. Ручонка малыша была нехорошо вывихнута, и случилось это явно не вчера. Я дал Лисбет понять, что вряд ли смогу чем-нибудь помочь. Она порылась в кармане платья и достала монетку, маленькую золотую монетку, которую силой вложила мне в руку. Я стал отказываться, извиняясь за свое бессилие. Лихорадочная, безумная надежда в ее глазах в одно мгновение сменилась холодной злобой и самой густой, беспримесной, животной ненавистью, какую мне только доводилось видеть на человеческом лице. Я мог ее понять. Этот малыш был лучиком света в ее жизни, ее счастьем. Может, только ради него она и жила. Но чудес не бывает – здесь, как и в Бретани, в краю, где встречаются подводные лодки, в краю, где тонут рыбацкие шхуны, в краю, где каждую ночь под убаюкивающий плеск волн плавают тысячи мертвых моряков, затерянные в темных водах, в то время как старый безумец бродит по ландам, рассыпав свою гриву в лунном свете, и его потухшие глаза смотрят в бездонное, чернее склепа древних королей небо.

Я мог по крайней мере утешить ее иллюзией. Попытаться что-то сделать. Мальчонка разом просиял, увидев, как я достаю из кармана Даера. Я дал ему погладить мою строптивую птицу, и пибил на сей раз не возражал против нового знакомства. Потом он медленно провел клювом по вывихнутой руке, склонив головку, вдумчивый и уверенный в себе, указал место на запястье, там, где припухло, выпятил грудку и заворковал, после чего разразился одной из своих жутких тирад на кухонной латыни. Малыш залился смехом. Я вложил птицу в его здоровую руку и сосредоточился на запястье, держа его между пальцами.