Екатерина Соболь - Сердце бури

– Кстати, о времени: вот уж чего мне теперь не жалко. – Генри удобнее устроился на полу и сложил на груди руки. – Если хочешь, помолчим.

– Я все теперь вижу странно, – нехотя выдавил Хью: кажется, просто из чувства протеста. – Бесконечные возможности, каждую секунду все меняется, разветвляется, не знаю, как Перси в этом разбирался и не сходил с ума. Но я не вижу ничего после десяти четырнадцати утра завтрашнего дня. Дальше – темнота. Видимо, все закончится. Оно уничтожит и меня, и все вокруг. Доволен?

Генри передернуло. Совсем недавно один вид Хью вызывал в нем горячую, искреннюю ярость, но он больше не мог ее в себе найти. Он слишком хорошо знал, каково это – когда тебя побеждает что-то внутри собственной головы.

– Сила такова, каков ее владелец, – пробормотал он. Вот где можно найти лазейку, вот он, путь спасения. – Может, если ты до завтра перестанешь быть козлом, то и она тоже?

Хью посмотрел на него как на идиота.

– Люди за день не меняются, я выяснил это из кучи книг. Ничего не выйдет.

– Попробуй, потом говори.

– А ты вообще не способен признать, что обстоятельства могут тебя победить, да? – огрызнулся Хью. – Даже с переломанными ногами будешь ползти.

– Ну, всегда лучше ползти, чем ложиться и помирать. – Генри повернулся на бок и зашарил под кроватью, пытаясь ободряюще хлопнуть Хью по плечу. Тот оскалился и прибился ближе к стене. – Слушай, ты мне нравишься не больше, чем я тебе, и я никогда не смогу тебе простить все, что ты сделал. Но может, попробуем выпутаться вместе? Если хочешь тут сидеть – ну, или лежать, – пока тебя не разорвет на куски, валяй. Но, по-моему, никто не хочет быть один, даже ты. Идти мне некуда, про меня никто не помнит, всем наплевать – если ты хотел, чтобы у меня ничего не осталось, то все уже, радуйся. Поэтому я остаюсь до десяти четырнадцати, нравится это тебе или нет. Может, вылезешь?

Хью хмуро глянул на него, а потом боком начал вылезать. Генри посторонился и сел, освобождая ему место. Несколько минут они сидели, молча косясь друг на друга. Весь последний месяц Генри был окружен людьми, которые прекрасно умеют обращаться со словами, и все они сейчас произнесли бы какую-нибудь важную и красивую речь о спасении королевства. Но Генри уже сказал все, что собирался, и больше не мог выдавить ни слова. Хью смотрел на него так, будто в горло собирается вцепиться, и Генри не хотелось давать ему повод.

– У тебя пожевать что-нибудь найдется? – наконец спросил он. Раны ему Хью залечил, а вот есть хотелось по-прежнему. – Если нет, схожу поймаю. Мне теперь искать зверей проще простого.

На лице Хью появилась кривая улыбка. Глаза у него были ввалившиеся и злые, но нечеловеческого блеска в них больше не было – и на том спасибо.

– Ты помнишь, как мы в первый раз встретились? – вдруг спросил он.

– Слушай, можно мы устроим эту минутку приятных воспоминаний, когда я поем? Помню. На склоне, когда я за Барсом побежал.

– Нет, не в тот раз. До этого. Я покажу.

Вокруг внезапно изменилось и освещение, и воздух. Генри понял, что сидит уже не на полу своей комнаты, а на влажной земле в осеннем лесу. На костре жарилось мясо, рядом лежало поваленное дерево. Это было то же место, где они стояли перед рокировкой, и потому оно вызывало воспоминания хуже некуда, но пахло тут по-прежнему восхитительно. Генри пересел на бревно, схватил ветку, на которую были насажены куски мяса и, давясь от жадности, вгрызся в него. Крольчатина, отлично. Жалко, соли нет.

– Ну? Вспомнил? – спросил Хью, дождавшись, когда он дожует первый кусок.

– Дай-ка подумать. – Генри велел себе не заводиться, но удержаться не получалось. – Случайно не тут ты чуть не прикончил моих друзей?

А до этого? На деревья не обращай внимания – они у меня второй раз получаются какие-то странные, как в детской книжке. Ты представь на их месте ваши сосны, и все вспомнишь.

Генри покачал головой, и Хью со стоном щелкнул пальцами. На нем внезапно оказался толстый овчинный полушубок, глупейшая шапка с завязанными под подбородком ушами и полосатый шарф до самых глаз. Генри украдкой откусил еще кусок мяса.

– Все еще нет? – не поверил Хью. – Знаешь, у тебя поразительная способность выбрасывать из головы все, что тебе неприятно.

– Потренируйся, и у тебя такая будет, – неразборчиво сказал Генри, продолжая драть зубами мясо.

Хью раздраженно вздохнул.

– Четыре года назад. Мне было двенадцать, тебе, наверное, тоже, – сказал он. Губы у него презрительно кривились, но хотя бы не дергались, уже хорошо. – Тогда как раз наша мать умерла. Сван все время ныл, как ребенок, его тупость с ума может свести. Я только теперь, когда сам стал поумнее, понял, как мне всегда хотелось иметь умных друзей, а надо было с ним торчать. В общем, однажды я не выдержал и побежал в лес – хотел один побыть. И вот я вижу огонек, подбираюсь ближе, а ты сидишь у костра и жаришь мясо.

Генри замер и перестал жевать. Он кое-что вспомнил – мелкое, неважное, давно похороненное под другими событиями. А Хью ходил туда-сюда в своей дурацкой шапке и захлебывался словами.

– Мы со Сваном тогда были еще слишком малы, чтобы ходить на охоту за чудищем, и нам запрещено было соваться в этот лес, но я пошел просто назло, хотелось сделать что-нибудь безумное. Я замерз, а ты издали выглядел не как чудовище, а как обычный парень. В общем, я хотел подойти и спросить, можно ли погреться у твоего костра. А ты меня услышал, только когда я уже почти дошел, – огонь трещал, а ты так лопал, что будто оглох. Помнишь, что ты сделал?

Хью прислонился к дереву шагах в десяти – там он и стоял тогда. Генри посмотрел вниз. Теперь рядом с ним на бревне лежали лук и стрелы.

– Давай, – отрезал Хью. – Давай, все, как тогда.

Генри вспомнил все, даже мурашки по спине, когда он сообразил, что кто-то стоит у него за спиной, что люди из деревни пришли за ним, а он все пропустил, пока вгрызался в крольчатину. Ладно, раз Хью хочется это повторить, он повторит. Генри уронил мясо на землю, схватил лук и одним гладким, коротким движением выпустил стрелу. Она вонзилась в дерево, за которым стоял Хью, и тот отпрянул.

– Ты, козел, выстрелил в меня, – прошипел Хью. – Я был просто ребенком. Если б не промахнулся…

– Я никогда не промахиваюсь, – отрезал Генри, поднимаясь на ноги. Все-таки Хью обладал поразительной способностью выводить его из себя. – Я хотел напугать. Сам испугался. Думал, ты пришел меня прикончить. Отец говорил, вы все увешаны оружием – мало ли, дети или нет. Давай, сваливай свое уродское поведение на то, что я сто лет назад в дерево рядом с тобой попал!

Генри шел к нему, а Хью отступал, его глаза сияли все сильнее, но не как сияют глаза счастливых людей, – сквозь них светилось то, что наполняло его теперь, оно разгоралось ярче, и Генри с усилием остановился.