Джон Норман - Свидетельница Гора

Допустим, шпионы, находящиеся в неком городе пользуясь слухами и молвой, узнают какие из свободных женщин этого города, предположительно, являются самыми красивыми. Однако в таких делах как похищение, да ещё, если в деле заинтересованы работорговцы, нельзя основываться на одних лишь слухах. Необходимо увидеть объект своими глазами, и оценить, стоят ли эти женщины, предположительно, красивые и свободные, и не исключено, что благородного происхождения и значительного положения в обществе, того, чтобы расценить их приз в своей игре. Но вот всё решилось, они признаны — «завидными трофеями». Тарнсмэны тянут жребий, и победитель получает право захватить особую женщину. Если ему повезло, он заполучил, что называется: «удачу в свои цепи», он возвращается с ней и демонстрирует её раздетой к «благородному собранию». А дальше уже его товарищи решают, достойна ли она быть рабыней в их городе. На самом ли деле ли она настолько желанна и достаточно красива, чтобы носить ошейник в их городе? Ведь нельзя же позволить, чтобы она портила имидж их родного города. Вообще, у меня сложилось мнение, что мужчины враждующих городов уверены, что женщины их противников принадлежат им, в некотором смысле уже рассматривая их как рабынь, вопрос стоит только в обеспечении их законными ошейниками. Короче, «благородное собрание», рассматривая, если можно так выразиться «дело трофея», может вынести этому «трофею» как благоприятный вердикт, так и неблагоприятный. Давайте предположим, что они приняли вердикт неблагоприятный. В этом случае женщину могут одеть в грубый предмет одежды, обычно просто мешок из-под сулов или са-тарны, с прорезанными отверстиями для головы и рук, и связав руки за спиной, отвергнутую, с презрением возвращают назад, выбросив где-нибудь поблизости от её города. Иногда так могут поступить даже с самой потрясающей красавицей, что должно дать понять врагу, что-то вроде: «Даже самая красивая из Ваших женщин не достойна ошейника в таком городе как наш». На саму женщину, конечно, такое отношение зачастую имеет весьма интересный эффект. Довольно обычно, что впоследствии у такой женщины появится склонность в одиночку гулять по высоким мостам и глухим улицам, подобрав кромки своих одежд выше лодыжек, словно опасаясь их испачкать, и приведя свою вуаль в несколько расстроенное состояние, как будто она только что попала под порыв ветра. Про таких говорят, что она ищет свой ошейник, стремясь заверить себя в своей красоте, желанности, своей годности быть чьей-то собственностью, она хочет доказать себе самой, что у неё действительно есть хоть какая-то ценность, как она, в конце концов, до настоящего времени думала. А что если она ошибалась? А вдруг её высокомерная уверенность была не больше, чем тщеславием маленькой тарскоматки? Кроме того, теперь, после её опыта, её похищения, её подчинения мужскому доминированию, у неё уже появилось кое-какое подозрение относительно того, на что это может быть похоже, быть рабыней. Теперь она сама, на неком подсознательном уровне, жаждет принадлежать мужчине. Теперь она, хотя, возможно, она сама не в состоянии полностью осознать этого, хочет найти своего владельца, потребность беспомощно принадлежать, служить и любить которого гложет её изнутри. Конечно, рабыни сильно отличаются друг от друга, существует множество градаций в пределах от фаворитки убара, часто остроумной, грамотной, талантливой, высокообразованной, блестящей женщины, но при этом остающейся простой невольницей у его ног, до самой простой девки чайника-и-циновки, от которой, понятно, точно так же ожидается, что она будет в беспомощном экстазе извиваться и дёргаться на мехах или одеялах.

Попутно можно было бы упомянуть, что, сразу с момента порабощения женщина рассматривается полностью как рабыня, кем она собственно теперь и является. Например, предположим, что несколько женщин того или иного города, скажем: «A», теперь рабыни в данном городе, скажем: «Б». А теперь допустим, что случился набег на город «Б» воинов города «А», или даже война, и город «Б» пал, и эти женщины попали в руки солдат родного города. Так вот им нечего рассчитывать на освобождение. Они останутся в прежнем статусе, то есть — рабынями, теми, кто они есть с момента порабощения. В конце концов, разве они не сами позволили себя захватить? А раз так, вот пусть они и остаются в неволе! Это — то, что они есть, и чем им надлежит быть! И, кроме того, учитывая общее недовольство ими, и связанные с их похищением затруднения, их, с наибольшей вероятностью, будут считать самыми низкими из рабынь, соответственно и относиться к ним будут с большой суровостью и нетерпимостью. Какая ошибка была допущена когда-то, что им разрешали быть свободными! Обычно такие рабыни отчаянно стремятся быть проданными куда-нибудь подальше от их бывшего города, и с благодарностью служить в менее враждебном, менее жестоком, менее злобном обществе, где их будут рассматривать как простых рабынь, а не позор своего города. Аналогично, если человек захватил женщину и, вывезя её из города, поработил, то он вполне безопасно может возвратиться в город с нею, теперь она его рабыня, вопросы о происхождении которой задавать неуместно.

Теперь можно вернуться к нашей захваченной свободной женщине представленной на суд «благородного собрания», и предположить, что имеет место более обычная ситуация, и она объявлена приемлемой, или хотя бы минимально таковой, что ясно даёт ей понять, чтобы ей предстоит носить ошейник в городе её похитителя. Тарнсмэн и его товарищи, те, кому не повезло вытянуть свою удачу на жеребьёвке, и сыграть в охотничью игру, теперь пируют вместе со своими офицерами, возможно даже за одним столом с убаром или правителем города. Это — большая честь. Похищенная женщина, точнее уже рабыня, конечно, прислуживает на этом пиру. Ей, как новообращённой невольнице, как можно предположить, пока не позволена одежда. Единственное что на ней надето, это её ошейник. В разгар банкета гости, прямо между столами, то и дело проверяют её в деле, после чего до поры до времени возвращают к исполнению своих обязанностей на пиру, но можно вообразить себе ту разницу, которая появляется в её действиях теперь, когда она начинает постигать то, что она должна делать и как на неё теперь смотрят. От неё также ожидается, что позже она будет танцевать. Она колеблется? Выстрел плети, и она уже танцует. Закончила танец? Возвращайся к обслуживанию гостей, точно так же, как если бы она была одной из танцовщиц, не больше и не меньше. И снова, в том как она прислуживает, появляются отличия, ведь теперь она была вынуждена танцевать, как нагая рабыня, впрочем, почему как, повинуясь плети, перед сильными властными мужчинами. Украдкой она касается своего ошейника. Она не может, снять его. У неё уже есть некоторое понимание того, что это означает.