Джон Норман - Свидетельница Гора

Кожевник вытащил из своего набора, блеснувшую на солнце, длинную иглу. В следующий момент я почувствовала, как он туго натянул вниз мочку моего левого уха, и мгновенную боль от прокола. Судя по тому, как мужчина протёр ухо своим пальцем, там вступила капля крови. Потом он вставил в прокол крошечный предмет, миниатюрную стальную булавку с шариком на конце, которую другой стороны мочки защёлкнул маленьким диском. Затем все эти операции были повторены с моим правым ухом, в мельчайших деталях, вплоть до вытирания капли крови.

Наконец меня отпустили и даже позволили лечь на спину. Кожевник деловито протёр свою иглу и воткнул на место, после чего свернул набор и завязал тесьму. Особой боли не было, хотя каждый укол я почувствовала. А теперь я ощущала крошечные стерженьки, продетые сквозь мочки моих ушей. Странное это было чувство. Места проколов немного побаливали, но я знала, что это быстро проходит.

— Теперь Ты проколотоухая девка, — усмехнувшись, сообщил мне мужчина в фартуке.

— Да, Господин, — согласилась я.

Я со страхом осознала, что в таком виде нравлюсь ему ещё больше.

— Ты не должна тревожить проколы, — предупредил меня офицер.

— Да, Господин, — понимающе ответила я.

Судя по всему, некоторые женщины, несомненно, уроженки этого мира, возможно, впадая в истерику, могли попытаться вырвать такие украшения из своих ушей.

Мужчина в фартуке встал и, ловко, одной рукой, поймав монету, брошенную ему тем товарищем, который привёл его сюда, поклонился, и ещё раз окинув меня оценивающим взглядом, покинул террасу.

Один из мужчин смерил меня взглядом и презрительно усмехнувшись, бросил:

— Проколотоухая девка.

Я отвернула голову в сторону, не смея встречаться с ним взглядом.

Внезапно, я с удивлением ощутила в себе нечто новое, растущее, поразительное и интересное. Я почувствовала сильный жар. Это было словно языки пламени плясавшие внутри меня. Я лежала на каменной террасе, маленькая, беспомощная, голая, связанная рабыня целиком во власти мужчин. Было ли во мне теперь что-нибудь особенное, отличавшее от других?

— Тэнрик, — послышался резкий голос офицера.

— Да, Капитан! — откликнулся надзиратель.

— Сейчас не время для развлечений с рабынями, — сказал мужчина, сидевший на троне.

— Понятно, Капитан, — сказал Тэнрик.

Через мгновение, казалось, порядок был восстановлен. Хотя, это замечание было явно адресовано Тэнрику, но очевидно, предназначено оно было не только для него, или точнее не столько для него в частности, но, и для всех присутствовавших.

Насколько я поняла, из этого замечания, было определённое время, когда, таких как я могли бросить для развлечения мужчин, но в данный момент оно ещё не настало. Также, я пришла к выводу, что дисциплина в этом месте была предельно строгой и суровой. Такая дисциплина характерна для армии, распространена среди Воинов, необходима для набега, обязательна для сражения, без которой невозможны решительные скоординированные действия ситуациях на грани жизни и смерти. Эта дисциплина закаливается долгой воинской жизнью, в течение многих недель, месяцев и даже лет, достигая той крепости, которая необходима в невыносимых лишениях и напряжении военных кампаний, маршей и сражений.

Я немного приподнялась на локтях, и осмотрелась вокруг. Кое-кто из мужчин всё ещё рассматривал меня. Но сейчас было «не время для рабынь», а значит, они ничего не должны ничего предпринимать. По крайней мере, не теперь. Значит, в данный момент я была в безопасности.

Я испуганно отвела взгляд от глаз одного из мужчин. Его глаза были похожи на глаза хищника. Наверное, таким может быть взгляд льва на свою добычу.

Но теперь я была в безопасности.

Впрочем, не только он, но и все остальные мужчины здесь смотрели на меня глазами львов. Я задрожала. Как страшно должно быть для любой женщине, и не только для такой, как я, оказаться среди таких мужчин!

Я вдруг почувствовала себя деликатесом, который, если бы не слова того, кто восседал на троне, в настоящий момент уже был схвачен и сожран. Однако в этом мире, несомненно, было много таких деликатесов, одетых в шелка, надушенных, причёсанных, очаровательно фигуристых, выдрессированных, жаждущих угодить таким мужчинам. Разве нельзя их найти в любой таверне? Честно говоря, я когда-то надеялась, что меня могли послать в такую таверну. Ходили слухи, что таких девушек как я, привезённых с Земли, часто покупают держатели таверн.

Я лежала перед постаментом связанная, беспомощная, но в данный момент, очевидно, пребывающая в относительной безопасности. При этом я чувствовала себя, несколько сердитой, во мне родилась некоторая неудовлетворенность и даже раздражение.

Каким видом женщины была я?

Но насколько радостно мне было от того, что теперь я была в безопасности! Теперь они не могли меня тронуть! Но почему тогда, в моём животе полыхает огонь?

Мои уши прокололи! Теперь у меня было некоторое понимание того, что это могло значить для таких мужчин, как они. Я чувствовала крошечные стерженьки в мочках моих ушей.

Но зато я была в безопасности. Какое это было облегчение! Но одновременно с этим во мне росло раздражение.

Я откинулась на спину. Мои скрещенные запястья оказались под поясницей, отчего моё тело немного выгнулось. Приподнятый живот оказался выше головы. Я сделала два или три быстрых глубоки вздоха, и немного подвигала плечами, размяв затёкшие мышцы. Потом я согнула ноги в коленях, совсем немного. Я сделала это, даже несмотря на то, что знала, что глаза некоторых мужчина были обращены на меня. Каким глупым был мой поступок. Разве я не понимала, что это привлечет внимание к моим ногам, а, следовательно, и ко мне самой? Но конечно это всё было довольно невинно и неумышленно, или, по крайней мере, должно было так казаться. Что за женщина посмела бы выставлять себя в таком виде перед такими мужчинами? Ведь даже при всей внешней невинности и непреднамеренности, это мало отличалось от действий беспокойной, неудовлетворённой, стосковавшейся, умоляющей рабыни, пытающейся привлечь к себе внимание. Конечно, этого можно было бы ожидать только от наивной и опрометчивой, или же от рассеянной и беспечной рабыни. Неужели она не понимала, как такие сигналы не могут быть не замечены? Разве она не понимала насколько опасно подавать их, и таким тонким способом зажигать в мужчинах их страсть и потребности? Какой глупой должна быть такая женщина! Ведь мужчины просто не могли неверно истолковать эти движения, какими бы он не выглядели невинный и ненамеренными! Неужели она надеялась, что в них могли бы не рассмотреть движений рабыни?

Я взглянула на одного из мужчин. Честно говоря, я до сих пор до конца не уверена в том, что тогда произошло. Может быть, выражение раздражения или недовольства на мгновение исказило моё лицо, или мелькнула тонкая торжествующая улыбка, перед тем как я отвернула голову в сторону. Я была уверена, что мне нечего его опасаться. Он не мог заняться мной сейчас! Мне трудно объяснить и понять даже теперь что произошло в тот момент. Возможно, что я сделала что-то, что могло передать, или, выглядеть так, что передало, моё презрение к ним, мою радость оттого, что я не была схвачена и использована и, одновременно, наслаждение своей неприкосновенностью от их хищничества. Возможно, я, по-своему, насмехалась над ними. Конечно, это было ошибкой. Это была та ошибка, которую я вряд ли решусь повторить.