Михаил Рожков - Хранитель

Ручкин с Монаховым остались в недоумении.

— Что это было? — спросил историк.

— Не знаю, — ответил журналист, почесав подбородок. — Но он определенно что-то знает. Он почувствовал меня, понимаешь. Он очередной винтик во всей этой истории.

— Ты точно с ним раньше нигде не встречался?

— Абсолютно.

— И что думаешь делать? — спросил Монахов, усевшись на подоконник.

— Мне надо с ним ещё раз поговорить. Желательно это сделать в его обстановке.

— Не понял тебя?

— Думаю полежать здесь денёк. Как ты считаешь?

— Да вы с ума сошли! — кричал Василий Иванович, ходя кругами по своему кабинету. — Хотите сюда попасть, пожалуйста. Идите в приёмный покой, и, если вы нуждаетесь в госпитализации, вас обязательно положат. Но официально, со всеми документами. — Вы хоть понимаете, о чём просите? Это вам не какая-нибудь терапия, это психиатрическая больница. Тут через одного шизофреники и убийцы.

— Даже так? — удивился Пётр Алексеевич, выслушивая гневную тираду.

— Да, те кто по суду признан невменяемыми, тоже содержатся здесь.

— Вась, послушай, — начал уговаривать врача Геннадий Викторович, — это всего на один денёк. Всё будет тихо и аккуратно.

— Да? А если твоего журналиста ночью кто-нибудь из больных подушкой придушит? Что я потом на суде говорить буду и как оправдываться, что пустил постороннего человека в отделение?

— Здесь и такое возможно? — удивлённо спросил историк.

— Здесь всё возможно. Вы что, ещё не поняли, в какое отделение попали?

— Послушайте, — продолжил уговаривать врача Ручкин, — мне очень надо с ним поговорить, но, чувствую, это будет не так просто. Дайте мне один день. В конце концов, могу хорошо заплатить.

Лицо Рыбина покраснело, а руки сжались в кулаки.

— Вон пошли отсюда, — произнёс он, указав рукой на дверь.

— Ну Вася, — принялся успокаивать Монахов друга, — ты не обижайся. Пойми, очень надо. Ты же главный в своём отделении, никто не узнает, всё будет аккуратно.

— Да вы мне хотя бы объясните, зачем он вам нужен? — снова вспылил заведующий.

Ответом ему была тишина. Пётр Алексеевич не знал, что ответить. Правду сказать он не мог, врач всё равно не поверит. Даже наоборот, поспособствует его попаданию сюда на вполне законных основаниях. Но и какая-нибудь другая веская причина ему на ум не приходила. Обстановку спас Монахов.

— Послушай, Вася, — начал говорить он, подойдя к психиатру вплотную. — Посмотри на мою руку, что видишь?

Заведующий посмотрел на кисть историка, на которой не хватало одного пальца.

— Этот ваш Ваня знает кое-что про тех людей, что это сделали, — продолжил Геннадий.

— Мне казалось, что этим делом занимается полиция и что все виновники мертвы? — спросил психиатр, мигом остывший.

— Так-то оно так, но есть в этой истории кое-что, что знает только этот человек. Ваш больной. И только Пётр Алексеевич сможет разговорить его. Прости, я сейчас многого не могу сказать тебе, но это очень важно для меня. Ты же знаешь, Макс для меня был очень близким другом, а потом предал меня, приставив пистолет к виску. Для меня важно до конца во всём этом разобраться.

Василий Иванович резко замолчал. Видно, что ему стало немножко неудобно. Он подошёл к столу, сел в своё кресло и забарабанил пальцами по подлокотнику. Было видно, как в его мозгу боролись эмоции.

— Ну, хорошо, — снисходительно произнёс Рыбин, — допустим, пустил я Ручкина в отделение. Как я объясню медсёстрам и санитаркам, что у нас в отделении больной без документов, удивительно похожий на известного журналиста.

— Ну, насчёт похожий, то это не проблема, — парировал Монахов, — мы его так загримируем, мама родная не узнает. А вот с первым надо подумать. Неужели никаких вариантов?

— На каждого больного тут такая куча бумаг заводится, ты даже себе не представляешь. Но есть другая идея.

— Какая? — в один голос вскрикнули Монахов с Ручкиным.

— А что если вы побудете в качестве практиканта? — задумчиво произнёс Рыбин. — Даже не так, вы побудете медбратом на испытательном сроке. А что, это идея. Кадров у нас постоянно не хватает, испытательный срок для новеньких — частая практика у нас. Закреплю вас за медсестрой, она вам всё покажет, расскажет, да и времени пообщаться с больным у вас будет предостаточно. Да и по шапке в случае чего я не сильно получу.

— Отлично! — воскликнул журналист. — Когда приступать?

— А завтра и приступите. Я как раз завтра дежурю по больнице. Медсёстры завтра в смене адекватные, предупрежу их. Так что к восьми часам жду вас, Пётр Алексеевич, в отделении. Только вот с внешностью поработайте

Геннадий Викторович смотрел на журналиста, жуя фисташки и запивая их пивом.

— Усы мы тебе приклеим, — сказал он задумчиво, — с волосами что делать? Может, налысо побрить?

— А париком не проще обойтись? — ответил Пётр Алексеевич, разглядывая своё лицо в маленькое зеркало.

— Ну, как вариант. Очки наденем и всё, никто и не узнает. Только парик нужно светлый. Будешь блондином.

— Зачем?

— Сыграем на контрасте.

— А где парик и усы то возьмём? — спросил озадаченно Ручкин?

— Да есть у меня, — хитро ответил Монахов.

— Да? И откуда?

— Только обещай, что не будешь смеяться? — попросил историк.

— Неужели ролевые игры? — смеясь, задал вопрос журналист. — Чего молчишь-то? Угадал?

— Неважно, — насупившись, ответил Геннадий Викторович. — Есть и есть.

— Ладно, — примирительно произнёс Пётр Алексеевич, — как думаешь, что это за человек?

— Ты про Ивана?

— Про него, или кто он там.

— Не знаю. Мыслей вообще никаких. А у тебя?

— Есть одно предположение, но я не уверен. Вообще, такое чувство, что я опять ввязываюсь во что-то неприятное.

— У тебя был выбор, мог остаться в Москве с женой.

— Да не было у меня выбора, это уже мой крест.

— Ладно, хватит лирики, — произнёс Монахов, допивая пиво, — пошли наряжаться.

В семь часов пятьдесят минут высокий блондин с роскошными пшеничными усами и в очках в тёмной оправе стоял возле двери в отделение. Раздался звук открывающегося замка, и в двери показался сам Василий Иванович.

— Вам кого? — недовольно спросил он. — Сегодня нет посещения больных.

— Василий Иванович, это я, Ручкин, — произнёс блондин.

Рыбин всмотрелся в лицо журналиста, зачем-то слегка присел, приподнял очки и восторженно произнёс:

— Надо же, а я вас и не узнал. Проходите.

Мужчины прошли в кабинет заведующего. Психиатр сел за стол и предложил присесть Ручкину.

— Ну, как настроение? — спросил врач.

— Не очень, если честно. Интересно, кто придумал приходить на работу в восемь утра или вообще к определённому времени? Это же попирание всех свобод человека. Как можно хорошо работать, когда хочется спать? На мой взгляд, надо, чтобы человек выспался, не спеша позавтракал и с хорошим настроением пришёл на работу. И производительность труда, глядишь, повысилась бы, и на работу как на праздник.