Рик Риордан - Меч Лета [litres]

У левой стены три гнома играли в дартс. Кольца мишени вращались и выпускали пар. Один из гномов как раз кинул дротик, который, жужжа и вращаясь, полетел к цели, словно миниатюрный дрон. Он еще не достиг мишени, когда второй игрок ловким броском поразил его в воздухе и сбил на пол.

– Отличный удар, – только и оставалось буркнуть первому игроку.

В этот момент мы как раз добрались до стойки бара, за которой нас встретил сам Набби. Сразу понять, что это именно он и есть, мне, конечно же, помогли, во-первых, высокоразвитые способности к дедукции, а во-вторых, надпись «Привет! Я Набби», которая красовалась на его заляпанном пятнами желтом фартуке.

Сперва я решил, что это самый высокий гном, которого мне приходилось до сих пор видеть, но, глянув за стойку, заметил, что он просто стоит на довольно высоком помосте, собственного же роста в нем не больше двух футов, включая черную шевелюру, торчавшую на его голове, как иглы морского ежа. Глядя на гладко выбритое лицо Набби, я понял, почему гномы по большей части предпочитают отпускать бороды. Подбородок у него просто отсутствовал, а ротик был кисло поджат.

– Привет тебе, Блитцен, сын Фреи, – смерил он нас столь брезгливым и неприязненным взглядом, словно мы перед тем, как к нему явиться, вывалялись в грязи. – Надеюсь, на сей раз в баре не будет никаких взрывов?

– Я тебя тоже очень рад видеть, Набби, сын Лоретты, – поклонился Блитцен. – А про те взрывы… Хочу, справедливости ради, заметить: гранаты принес не я. А теперь познакомься с моим другом Магнусом, сыном… ну да, Натали.

Набби кивнул мне, и я заметил, что брови у него двигаются, как живые гусеницы.

Я хотел было забраться на барный стул, но Блитцен меня остановил.

– Позволь спросить, Набби, можно ли моему другу воспользоваться этим прекрасным стулом и какое у него имя, а также история? – с крайне официальным видом произнес он.

– Имя он носит ОТДЫХ ДЛЯ ЗАДНИЦЫ, – сообщил Набби. – Смастерил его Гонда, и в свое время он служил надежной опорой для тухеса знаменитого мастера-кузнеца Алвиса. Пользуйся им на здоровье, Магнус, сын Натали. А ты, Блитцен, садись на ДВОРЕЦ ДЛЯ СЕДАЛИЩА – один из прославленных стульев среди множества остальных, изготовленных вашим покорным слугой. Ему довелось пережить и выстоять Великую Барную Битву в четыре тысячи сто девятом году п.л.

– Большое спасибо, – начал усаживаться Блитцен на стул из полированного дуба с обитым вельветом сиденьем. – Отличный ДВОРЕЦ ДЛЯ СЕДАЛИЩА, – похвалил он.

Набби перевел взгляд на меня, определенно ожидая еще одного комплимента. Я покосился на сооружение из стали без малейшего признака мягкой обивки, и оно показалось мне не ДВОРЦОМ ДЛЯ СЕДАЛИЩА, а скорее МАГНУСОИСПЫТАНИЕМ, но тем не менее я с улыбкой ответил:

– Отличная вещь.

Блитцен постучал костяшками пальцев по прилавку.

– Налей-ка мне медовухи, Набби, а моему другу…

– Мне, если можно, содовой или чего-то еще в этом роде, – торопливо проговорил я. Медовуха, конечно, штука отличная, но все же бьет по мозгам, а мне хотелось в этом гномичьем краю сохранить абсолютно светлую голову.

Набби, кивнув, наполнил два кубка и поставил их перед нами. Тот, что предназначался Блитцену, был золотым внутри, а снаружи серебряным с очень искусной резьбой-орнаментом, изображавшей танцующих гномов.

– Твой кубок зовут Золотой Чашей, – пояснил ему Набби. – Сделал его отец Дарби. – А этот, – указал он на кубок из золота, стоявший передо мной, – называется Папа Бум и автор его ваш покорный слуга. Коли не хочешь, чтоб он сделал бум, проси доливать его прежде, чем осушишь до дна.

Я очень надеялся, что это он просто прикалывается, но все же стал из опаски, как бы и впрямь не бумкнуло, пить маленькими глотками, следя за степенью убывания газировки.

А Блитц с удовольствием дул свою медовуху.

– Отличный кубок, – начал расхваливать он. – Просто создан, чтоб от души насладиться выпивкой. Спасибо, Набби, за гостеприимство, но у нас вообще-то к тебе есть дело. Нам нужно поговорить с Джуниором.

У хозяина бара набухла и запульсировала жилка на левом виске.

– Может, хочешь какие желания перед смертью высказать? – мрачно осведомился он.

Блитц, вытащив из кожаного мешочка одну слезу из красного золота, пустил ее по прилавку к хозяину заведения.

– Это тебе. Просто за то, что его позовешь. Скажи Джуниору: у нас есть еще. Все, что нам требуется, – это получить шанс на бартер.

При слове «бартер» я ощутил дискомфорт куда больший, чем моя задница от ДВОРЦА ДЛЯ СЕДАЛИЩА. У меня еще были вполне свежи ощущения от переговоров с богиней Ран. Набби, похоже, тоже не был в восторге. Какое-то время на его хитром лице чередовались с частотой проблескового маяка выражения страха и жадности. Наконец последняя победила. Он схватил золотую каплю.

– Ладно. Вы наслаждайтесь пока напитками, а я пойду позову.

И, спрыгнув со своего помоста, он скрылся за дверью кухни.

– Несколько вопросов, – требовательно посмотрел я на Блитца.

– Всего несколько? – хмыкнул он.

– Что значит четыре тысячи сто девятый п.л.? Это год или…

– Гномы ведут летоисчисление от момента создания нашего вида, – не дослушав меня, принялся объяснять Блитцен.

– Что? – Я заподозрил, что на моем слухе опять стали сказываться последствия лая проклятого Рататоска.

– Сотворение мира, – продолжил Блитцен. – Ты разве не знаешь об этом? Боги убили самого большого великана Имира и воспользовались его плотью для создания Мидгарда. А под ним возник Нидавеллир. Это случилось после того, как личинки прогрызли в мертвом теле Имира туннели. Некоторые из этих личинок и превратились при содействии богов в гномов.

Блитцен явно гордился этой историей, но мне она показалась не слишком-то симпатичной, и я решил, что сделаю все от себя зависящее, чтобы скорей ее удалить из своей долговременной памяти.

– Перейдем к следующему вопросу, – торопливо ушел я от темы трупных личинок. – Зачем моему кубку потребовалось давать имя?

– Гномы очень гордятся тем, что они ремесленники, и уважают вещи, которые делают, – ответил Блитц. – Вы, люди, производите тысячи плохих стульев, которые год спустя просто выходят из строя и отправляются на помойку. Гном же делает стул с расчетом, что он прослужит владельцу всю жизнь, а кроме того, будет единственным в своем роде. Кубки, мебель, оружие… У каждой вещи, которую мы создаем, есть душа, а значит, она достойна носить свое имя.

Я внимательно разглядел гравировку на своем кубке. Как же изящно вплетались руны в волнообразный орнамент! Я конечно бы предпочел, чтобы мастер назвал его НИ ЗА ЧТО НЕ ВЗОРВУСЬ, но все равно вещь была превосходной.

– А почему ты назвал Набби сыном Лоретты, а меня – сыном Натали? – задал я новый вопрос.