Кшиштоф Пискорский - Тенеграф [litres, edited]

Говаривали, что Леон ІІ всегда одним ухом вслушивался в нужды своего народа, а другим — в слова советников и министров. Герменез же оба использовал лишь для себя самого, затворенный в собственном мире. И лишь порой, очень редко, словно из тумана, слышал он голоса то одних, то других.

Но обычая предполуденных аудиенций король не отменял.

Для людей, которые всякий день спозаранку собирались перед дворцовыми вратами, быстро стало понятно, что аудиенция — словно карточный выигрыш. Бывало, что случалась та лишь пару раз в месяц. И все же они приходили — мелкие купцы, ремесленники, ветераны.

Арахон И’Барратора, в своем порванном плаще, в видавшем виды дублете и со старой рапирой, растворился в толпе настолько, что выделить его меж прочими было невозможно. Опершись о стену в тени аркад, под которыми пришедшие скрывались от утреннего солнца, он глядел на ворота кованого железа, курил трубку и раздумывал, когда он успел пасть столь низко, что пришлось ему ожидать аудиенции у короля среди смердящих свиным салом колбасников и безногих ветеранов, которые подпирали кулаками тяжелые от вина головы.

Некогда — вспомнил он, крутя на чубуке эбеновое колечко, — одевался он иначе, в шелка и кожу лучшего качества. Носил на пальце золотой перстень королевского архишпиона; перстень, обладавший немалой силой. Одного проблеска белого золота было достаточно, чтобы тяжелые врата распахивались, чиновники сгибали выи, мелкие мошенники начинали ползать на брюхе, а гвардейцы выпячивали грудь, готовые идти в бой по единому его кивку.

Он потрогал место на пальце, где некогда покоился кусок драгоценного металла. Нынче он почувствовал там лишь мозоль на коже.

На взлете карьеры смыл его поток недобрых совпадений и той особенной меланхолии, что угнездилась в нем во время угрюмых коппендамских ночей, чтобы с той поры грызть его изнутри. Из дворцовых залов он попадал во все более низкие и бедные кварталы. Полагал он, что путь этот завершит в самом низу, в море, куда часто попадали тела бедняков.

Синий дым восточной латакии кружил вокруг головы И’Барраторы. Даже пикантная сладость ее листьев нынче казалась ему горькой.

Прошел час. Число собравшихся росло, но Арахон был терпелив. Трубка как раз докурилась, а потому он высыпал табак и вычистил чубук. Взглянул вверх — солнце добралось до зенита.

Тогда к вратам сошла дюжина гвардейцев из солнечной стражи. Их кафтаны золотого шитья, позолоченные шлемы и нагрудники ослепляли яркими отблесками. Лица их были закрыты позолоченными стальными масками. Оружие же их — длинные алебарды и тенестрелы с инкрустированными золотом прикладами — казалось больше церемониальными украшениями, чем инструментами для убийства.

Однако Арахон знал, что стражей этой не следует пренебрегать. Ежегодно тысяча мальчишек-подростков низкого сословия соревновалась всего за десять мест для рекрутов. Ведь в отряд набирали лишь сыновей бедных свободных людей, не связанных ни с одним родом. Через восемь лет обучения, когда из каждой десятки оставалось едва ли трое юношей, стражники надевали свои позолоченные доспехи. Они получали свой дом и службу. Были они столь фанатично преданы своему властителю, который вытащил их из социальных низов, что их не смущала даже цена этого взлета — собственная тень. Ибо гвардейцев лишали ее, подобно преступникам и рабам, чтобы никогда, даже случайно, они не угрожали своему владыке.

Арахон однажды убил человека из солнечной гвардии. Это был сложный бой.

Когда солдаты выстроились у ворот, из-за их спин вышли трое чиновников с табличками для писания. Всех просителей поставили в очередь. Арахон вышел из тени и занял свое место на безопасном расстоянии от остальных, ибо хотя солнце светило теперь почти отвесно и непросто было бы наступить на чью-то тень, по крайней мере несколько ветеранов в толпе были пьяны.

Чиновники начали расспрашивать людей, по какому делу они пришли, записывая что-то на табличках. Некоторых отправляли прочь. Другие проходили во врата сквозь ряды стражников, лишаясь остатков отваги.

Арахон спокойно ждал своей очереди, а когда махнул ему молодой чиновник с нетипичными для обитателей Серивы рыжими волосами, подошел и снял шляпу.

— Имя?

— Арахон Каранза Мартинез И’Грената И’Барратора.

Чиновник на миг поднял взгляд над табличкой и окинул его быстрым взглядом. Люди с благородными именами попадались ему нечасто, но не было подобное и чем-то небывалым. Война разрушила множество родов.

— С каким делом ты пришел?

— Хотел просить о вспомоществовании за заслуги перед короной.

— А каковы твои заслуги?

— Восемь лет на фронте, Третий Королевский Полк. Принимал участие в наступлении Брунилли во время второй осады Коппендама. Во время третьей был ранен при штурме. Потом — битвы под Риазано, Хаупштемом, Дорпфтом, ранен вторично. Захват Лервальда. Кавалерийский орден, Крест Отважных. Доброволец из черной сороковни.

И’Барратора произнес это все быстро, без цветистых вступлений и перечисления меньших стычек, как бывало в привычке у ветеранов. На самом-то деле славнейших своих дел он не назвал, поскольку доныне должен был удерживать это в тайне.

— Черная сороковня? — ладонь писца замерла над табличкой.

И’Барратора печально улыбнулся. Писцу было самое большее шестнадцать весен. Люди в его возрасте часто не в силах были назвать главнейших из генералов и перечислить битвы недавно законченной войны, а тем более ее меньшие эпизоды.

— Я был одним из сорока человек, которые поехали с Черным Князем в Бруншвию отбить милостиво властвующего над нами монарха Герменеза Первого. И, что очевидно, взяв во внимание то, что я здесь стою, оказался одним из семи, кто вернулся.

Писец широко раскрыл глаза и минуту смотрел то на Арахона, то на таблицу.

— И… кто-нибудь может это подтвердить?

— Ты можешь расспросить у Черного Князя, но я слышал, что он впал в немилость. Надеюсь, ты не обвиняешь во лжи ветерана королевского полка?

Похоже, этого писцу хватило. Он что-то буркнул и отодвинулся в сторону. Арахон И’Барратора кивнул, а потом двинулся вверх широкими, длинными ступенями, в конце которых виднелись врата в нижний сад. За его спиною раскинулась захватывающая панорама Серивы.

Дворец стоял на возвышении, названном без всякой фантазии Замковым холмом. С вершины были видны спускающиеся к морю городские крыши, оба залива и крохотные силуэты кораблей. Кое-кто говорил, что этот холм состоит не из земли, а из руин предыдущих дворцов. И всякий, кто хоть немного знал историю, считал это вполне правдоподобным.

Еще до того, как сюда прибыли ибры, на склонах над заливами возносился замок вастилийского владыки — почти наверняка пирата, каковыми были все первые короли побережья. Это не помешало вастилийским патриотам именовать того короля, упомянутого в хрониках лишь половиной предложения, Генриком І Основателем. Через тысячу лет оный грабитель и насильник сделался символом чего-то намного более важного: стал поводом для погромов меньшинств Серивы. Доказательством того, что город сей всегда был вастилийским.