Кшиштоф Пискорский - Тенеграф [litres, edited]

Так или иначе, Генрик І Основатель кончил плохо. Касающаяся его часть предложения в старой хронике перечисляла северных владык, пойманных и насаженных на кол воинственным королем ибров.

Замок Основателя, ежели таковой когда и существовал, поскольку в те времена многие из князей обитали в простых башнях либо укрепленных камнями домах, был разрушен, а на месте его выросла ибрийская крепость из утрамбованной земли. Под нею осели ибры, мигрировавшие из своих равнин за Саргассовым морем во время Эры Бесконечного Дня, что превратила их родину в раскаленную пустыню. За триста лет перед новой эрой эту первую крепость разобрал ибрийский реформатор Монахим Салеси. На ее месте он поставил дворец красного песчаника, но через пятьдесят лет тот сожгли бедные рыцари Вастилии во время грабительского похода, вошедшего в историю как малая реконкиста.

В те времена заморские владения ибров уже пребывали в упадке. То самое единство, которое привело их к победам (поскольку взрослые ибры подвергались религиозному ритуалу Единения, чтобы на самом деле стать единым общим сознанием), стало причиной того, что они сделались пассивными, менее быстрыми разумом, чем агрессивные народы Севера.

Вастилийцы нападали и сжигали Сериву еще не единожды, всякий раз свергая властителей и назначая правительства, которые тут же распадались из-за внутренних разногласий и сражений за трон. И тогда настойчивые темнокожие горожане снова и снова отбирали у них бразды правления. На руинах прекрасной резиденции Монахима Салеси возникли как ибрийский сенат, так и поместье вастилийского короля.

Это странное, напряженное состояние нарушилось после нового завоевания. Захватчики пришли не из-за моря, а с Востока. На больших трехрядных галерах приплыли анатозийские воины в тяжелых панцирях, с резвыми конями, отрядами боевых евнухов, тенемастерами и тенестрелами. После семи дней осады они захватили Сериву, но не изгнали ее обитателей, а всего лишь добавили очередную расу в этот горячий южный тигель.

Холм снова сровняли с землей (согласно анатозийским миниатюрам, уже тогда он заметно поднимался над крышами окрестных домов), и на этом месте встали цитадель и храм с золотым куполом, в коем анатозийцы славили своего единого бога. Серива оставалась в их руках четыре столетья, сперва как часть империи, над которой никогда не заходило солнце, а позже как независимый халифат с собственной династией. За это время три раза менялась застройка холма, всякий раз добавлялся очередной слой.

Так наступила новая эра, начавшаяся как раз в Сериве в тот миг, когда анатозийцы закончили строительство Ребра Юга. Однако это чудо света не могло обратить вспять упадок халифата. Вастилия снова пробуждалась и жаждала отобрать столицу. После нескольких неудачных бунтов пришло время для настоящей реконкисты: объединенные короли полуострова один за другим захватывали города и крепости анатозийцев. Наконец они осадили и Сериву и после двухлетней осады заняли ее в результате кровавого штурма, который завершился двумя днями резни, пожаров и грабежей.

Прекрасный султанский дворец, чей купол был виден из любой точки города, словно второе солнце, не выстоял. Он сгорел, а пепелище его засыпали землею. На его месте поставили меньший по размерам, но куда более практичный форт — на случай, если другие халифаты решили бы прийти анатозийцам на помощь.

Спустя сто лет после реконкисты, когда уже установился мир, форт выглядел неудобным анахронизмом. Оттого его разрушили и построили замок в старом вастилийском стиле, но с более просторными комнатами и высокими окнами. Потом с Севера пришла новая мода. Распространение пороха и тенепушек привело к тому, что замки утратили свою практическую ценность, и вместо них возводились огромные дворцы. Поэтому Гораций Строитель, отец Людвика Покорителя, срезал верхушку холма, оставив на ней лишь свою любимую башню. Затем над крышами Серивы вырос трехэтажный двухфронтонный дворец, полный бальных залов и украшенных золотом высоких покоев. Вокруг него лучшие из архитекторов спроектировали террасы с садами, лежащими на разных уровнях холма, и беседками. К ним добавились летние павильоны, пальмовые оранжереи, гарнизон стражи — комплекс так разросся, что стал воистину городом в городе, раскинувшимся на огромной насыпи из обломков и руин и вознесшимся над Серивой.

Не подозревая об этих исторических напластованиях, Арахон взошел на самый верх, в сад. Там, под широким балдахином, уже был установлен трон, а подле него ждало несколько дворян. Просители сгрудились в тени. Воняло пивом, грязью и немытыми телами. Через некоторое время появился и сам властелин в блестящих шелках и золотой короне; издалека лицо его напоминало растерянное детское личико.

Толпа разразилась приветствиями. Те, у которых были шляпы, подбрасывали их. Те, у кого шляп не было, махали руками. То один, то другой подбрасывал и пойманные на лету чужие шляпы.

Властелин тем временем достал мешочек и принялся разбрасывать серебряные реалы. Толпа бросилась собирать их между камнями, солнечная стража сомкнулась вокруг трона. И’Барратора же использовал тот момент, чтобы незаметно отступить за куст, остриженный в форме амфоры, а потом — исчезнуть.

Только запах трубки еще миг-другой витал в воздухе — резкий, сильный дух фехтовальщика.

Солнце стекало по крышам и капало в огромный фонтан посредине площади, разбрызгивая капли, словно искры. Теперь, ровно в полдень, западный сад превратился в раскаленный домен солнца, и все здесь прокалилось, словно вынутое из печи. Тени здесь были немногочисленны, малы, ослаблены беспрестанной атакой отраженных огней, что подтачивали их со всех сторон. Их черные пятна жались к ногам медленно шагавших дворян, прятались от величия раскаленного шара, висевшего прямо над головами людей.

Это ослепляющее открытое пространство было единственным местом, где мог отдыхать граф Детрано. Сидел на лавке подле фонтана, прикрыв глаза. Лицо он обратил к солнцу. Седеющие волосы его поблескивали, словно шапка из чистого серебра.

Только в эту пору дня он по-настоящему мог позабыть о том, что его беспокоило. Такова была цена профессии Детрано, а занимался он управлением сетью королевских шпионов.

Служил он короне вот уже два десятка лет. За это время пережил войну, бесчисленные заговоры и усиление власти нового короля. Декретам молодого монарха сперва сопротивлялись чуть ли не все дома Серивы, привыкшие к власти, полученной за годы войны. Много крови пришлось пролить Детрано, чтобы это изменить, а его безупречная память, необходимая человеку его положения, хранила картины всех убийств, заказчиком или свидетелем которых он был.