Ллойд Александер - Книга Трех [litres]

Гурги, который, на удивление, за все время пути не издал ни единого стона или даже тяжкого вздоха, уселся на валун и принялся с наслаждением расчесывать свою свалявшуюся шерсть. После мытья и причесывания у Медвина это, кажется, вошло у него в привычку. Бард, тощий, несмотря на огромное количество съеденного за ужином, как всегда, натягивал и надвязывал лопнувшие струны.

– Ты все время, с тех пор как повстречался нам, носишь эту арфу с собой, – сказала Эйлонви, – но ни разу так и не сыграл на ней. Словно хотел молвить что-то, а вместо этого показал всем язык.

– Не ожидала ли ты, что я стану бренчать веселые мотивчики, когда Дети Котла наступали нам на пятки? – ответил Ффлеуддур. – Не думаю, что это был подходящий момент. Но… Ффлам всегда любезен с дамами, поэтому, если тебе и впрямь хочется услышать мою игру… – добавил он, смущенный и довольный. Он умолк и закатил глаза к небу.

Потом стал словно бы убаюкивать свой инструмент в одной руке, в то время как пальцы второй мягко коснулись струн. И полилась нежная мелодия, почти такая же тонкая и изящная, как изгиб арфы, словно голос, поющий без слов.

Тарен слушал мелодию, и свои собственные слова, повторяющие все изгибы и извивы звучащей невидимой нити, рождались в нем, в его душе.

Дон-н, дон-н! Дом-м, дом-м! Слова такие неуловимые, что нельзя было быть даже уверенным, что они существуют, невозможно было ухватить, остановить их, оставить в памяти. Но они значили что-то очень радостное и почти видимое внутренним взором. Поля и сады Каер Даллбен, золотые дни осени и свежие зимние утра с розовым солнцем на снегу.

Вдруг арфа умолкла. Ффлеуддур сидел, склонив голову к струнам, на его длинном лице застыло изумление.

– Ну и ну, вот так сюрприз, – наконец произнес он. – Я собирался сыграть что-нибудь живое, веселенькое, из того, что так любил мой военачальник. Чтобы вы стали посмелее, вы понимаете меня? А на самом деле, – он слегка обескураженно повертел в руках арфу, – на самом деле я никогда не знаю, что ей вздумается исполнить. Вот такую шутку она со мной сыграла и сейчас. Мои пальцы двигались, но, мне кажется, арфа играла сама по себе, не подчиняясь им.

Он несколько настороженно прикоснулся к струнам и замер, слушая тонкий, едва уловимый звук.

– Возможно, – продолжал Ффлеуддур, – это имел в виду Талиесин, который, вручая мне эту арфу, намекнул, что оказывает большую милость. Надо вам сказать, когда я шел в совет бардов на экзамен, у меня в руках был скорее печной горшок, чем настоящая арфа. Ее отдал мне за ненадобностью один из менестрелей. На этой печной арфе я грохнул, вернее, угрохал несколько песен. Вот она, та самая арфа. И надо же, как она распелась! Но учтите, что тогда я принял ее с благодарностью. Ффлам никогда не смотрит в рот дареному коню. В данном случае правильнее было бы сказать – в струны дареной арфе.

– Это была печальная мелодия, – сказала Эйлонви. – Но странно, что она не оставила в моем сердце печали. Это похоже на облегчение и очищение после того, как всласть поплачешь. Я почему-то видела море, которого никогда не видела. Или нет, видела в детстве. – При этих словах Тарен фыркнул, но Эйлонви не обратила на него никакого внимания. – Я видела волны. Они бились о камни, вспенивались, и все заслоняли высокие белые гребни. Белые Лошади Ллира, вот как они называются. На самом деле это всего лишь волны, бегущие чередой к скалам, спешащие разбиться о них.

– Странно, – сказал бард, – лично я думал о своем собственном замке. Он маленький и невзрачный, но мне хотелось бы увидеть его вновь. Вы знаете, человек может много бродить. Но его всегда поддерживает мысль о том, что он вернется туда, откуда ушел. Что-то заставляет и меня думать, что я вновь осяду в своем замке и постараюсь быть порядочным королем.

– Моему сердцу ближе Каер Даллбен, – проговорил Тарен. – Уходя оттуда, я мало о нем думал, а теперь думаю очень часто.

Гурги, который слушал молча, вдруг издал протяжный тоскливый вой:

– Да, да, скоро великие воины вернутся в свои залы и замки, станут вести свои толки и веселки. А для бедного Гурги опять будет страшный лес, и некому будет утешить его сладкой погладкой.

– Гурги, – сказал Тарен, – я обещаю взять тебя в Каер Даллбен, если когда-нибудь сам туда доберусь. И если тебе там понравится, а Даллбен согласится, ты сможешь оставаться там, сколько захочешь.

– О радость! – вскричал Гурги. – Бедняжка трудяжка Гурги заслужит улыбки и спасибки. О да, послушный Гурги будет много работать…

– А сейчас послушный Гурги ляжет спать, – посоветовал Тарен, – и все мы сделаем то же. Медвин указал нам верную дорогу, и осталось нам совсем немного пройти. Мы продолжим наш путь завтра на рассвете.

Ночью поднялся сильный ветер, ущелье заволокло тучами и хлынул дождь. Ветер не утихал, наоборот, набирал силу и уже завывал в узкой каменной теснине, как пойманный зверь. Он бился о камни, ударял в скалы громадным своим кулаком, и этот кулак был занесен над горами, над равниной, словно бы готовясь разметать все на его пути.

Но они, несмотря на бурю, двинулись дальше, закутавшись в плащи до самых глаз. Тропинки почти не было видно, крутые утесы неясно маячили у них над головой. Дождь промочил их насквозь и только тогда успокоился. Но теперь камни стали скользкими и коварными. Даже Мелингар, о четырех ногах, и то спотыкалась. Однажды она так поскользнулась, что чуть не упала в пропасть, и Тарен в ужасе мысленно простился с лошадью.

Горы тесным кругом высились над озером, черным и мрачным, отражающим в своих водах низкие темно-лиловые тучи. Тарен остановился у громадных прибрежных камней и указал своим спутникам на цепь холмов на дальней стороне озера.

– Если следовать плану Медвина, – сказал он, – мы должны идти туда, на тот перевал. Но не вижу причин, почему нам нужно карабкаться по горам, когда мы можем пройти почти прямо. Берег озера хотя бы ровный и плоский, а по неровной гряде перевала почти невозможно пройти.

Ффлеуддур потер свой острый нос и согласно кивнул.

– Даже считая время, необходимое нам, чтобы спуститься и подняться опять, я думаю, мы выиграем несколько часов. Да, я тоже считаю, что попытаться стоит.

– Медвин не сказал ни слова ни о каких долинах, – возразила Эйлонви.

– Но он не говорил ничего и о таких высоких скалах, – ответил Тарен. – Для него они, конечно, ничего не значат. Он могуч и жил здесь долгое время. А для нас это препятствие, и очень трудное.

– Если ты не станешь слушать, что тебе говорят, – рассердилась Эйлонви, – то будешь похож на человека, заткнувшего уши и закрывшего глаза на самом краешке бездонного колодца. Для Помощника Сторожа Свиньи, который из хлева почти не отлучался, ты неожиданно много обо всем знаешь и слишком много о себе понимаешь.